Этот проницательный словарь «инициирующих актов», «заразительности неконфликтного человека», «приоритетной магии» и так далее позволяет нам более тонко понять динамику группового садизма, абсолютную невозмутимость, с которой группы совершают убийства. Дело не только в том, что «отец разрешает» или «приказывает». Это нечто большее:
Я не собираюсь повторять или обобщать тонкости эссе Редля. Давайте просто подчеркнём суть его аргумента о том, что «чары, наложенные людьми» - как мы их назвали - это очень сложное явление, включающее в себя гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Фактически оно может включать в себя всё, кроме самих чар. Редль показал, что группы используют лидеров для нескольких типов оправдания или облегчения конфликта, для любви или даже для совсем противоположных целей агрессии и ненависти, которые стягивают группу общими узами. (Как говорилось в одном недавнем трейлере популярного фильма: «Они смело следуют за ним в ад только ради удовольствия убить его и отомстить за самих себя».) Редль не ставил цели заменить основные идеи Фрейда, но лишь расширить и добавить к ним нюансы. В его примерах поучительно то, что большинство функций «центральной личности» связаны с виной, искуплением и недвусмысленным героизмом. Важный вывод для нас заключается в том, что группы «используют» лидера иногда не испытывая к нему личного уважения, но всегда с целью удовлетворения своих собственных потребностей и побуждений. У.Р. Бион в недавней важной статье [22] продлил эту линию мысли ещё дальше за пределы, проложенные Фрейдом, утверждая, что лидер является таким же творением группы, как и они его, и что, будучи лидером, он теряет свою «отличительную индивидуальность», так же, как и его последователи. У него не больше свободы быть собой, чем у любого другого члена группы, именно потому, что он вынужден отражать их притворство, чтобы в первую очередь претендовать на лидерство. [23]
Все это заставляет крепко задуматься о том, насколько не героичен среднестатистический человек, даже когда он следует за героем. Он попросту перекладывает всё на плечи героя; он следует за ними преисполненный сомнения, с коварством в сердце. Известный психоаналитик Пол Шилдер уже подмечал, что человек изначально впадает в гипнотический транс полным сомнений. Он проницательно заметил, что именно этот факт лишил гипноз «глубокой серьёзности, которая отличает каждую действительно великую страсть». И поэтому он назвал его «робким», потому что ему не хватало «великой, свободной, безоговорочной капитуляции». [24] Я считаю, что эта характеристика прекрасно подходит для описания робости «героизма» группового поведения. В нем нет ничего свободного или мужественного. Даже когда человек сливает свое эго с авторитарным отцом, «чары» отвечают его собственным узким интересам. Люди используют своих лидеров почти как оправдание. Когда они поддаются командам лидера, они всегда могут сохранить за собой чувство, что эти команды им чужды, что лидер несёт за них ответственность, что ужасные действия, которые они совершают, исходят от его имени, а не от их. Это ещё одна вещь, которая позволяет людям чувствовать себя невиновными, как отмечает Канетти: они могут представить себя временными жертвами лидера. [25] Чем больше они поддаются его чарам и чем страшнее совершаемые ими преступления, тем больше они могут чувствовать, что неправильные действия не являются для них естественными. Это всё так ловко, это использование лидера; это напоминает нам об открытии Джеймса Фрейзера, как в далеком прошлом племена часто использовали своих правителей в качестве козлов отпущения, которых, когда они перестали служить нуждам людей, казнили. Есть множество способов, как человек может играть в героя, по факту лишь трусливо избегая ответственности за свои действия.
Например, очень немногие люди были впечатлены недавним «героизмом» «семьи Мэнсона». Если взглянуть на эту “семью” в свете обсуждаемой нами групповой динамики, мы можем лучше понять, чем же мы так шокированы - не только беспричинными убийствами, которые они совершили, но и чем-то другим, намного большим. Когда люди стремятся к героизму с позиции добровольного рабства, в этом нет повода для восхищения; это смотрится так непроизвольно, предсказуемо, жалко. Здесь же была группа молодых мужчин и женщин, которые отождествляли себя с Чарльзом Мэнсоном и существовали в мазохистском к нему подчинении. Они отдали ему всю свою преданность и смотрели на него, в некотором смысле, как на человека-бога. Фактически, он закрепил за собой понимание Фрейдистского «первоначального отца»: он был авторитарным, очень требовательным к своим последователям и большим сторонником дисциплины. Его взгляд был глубоким и сильным, и для тех, кто попал под его чары, не было сомнений, что он излучал гипнотическую ауру. Он был очень уверенным в себе человеком. У него даже была своя «правда», его мания величия в видении захвата мира. Его последователям такое видение казалось героической миссией, в которой они имели честь принять участие. Он убедил их, что только следуя его плану, они могли обрести спасение. «Семья» была очень тесной, сексуальные запреты отсутствовали, и члены имели свободный доступ друг к другу. Они даже свободно использовали секс с целью привлечения посторонних в семью. Из всего этого кажется очевидным, что Мэнсон объединил «пленительный эффект нарциссической личности» с «заразительностью личности у которой нет внутренних конфликтов». Каждый мог свободно сбросить подавление под руководством и приказом Мэнсона не только в сексе, но и в убийстве. Члены «семьи» не проявляли сожаления, вины или стыда за свои преступления.
Люди были поражены этим мнимым «отсутствием человеческих чувств». Но из динамики, которую мы изучаем, мы пришли к ещё более удивительным выводам о том, что сообщества убийц, такие как «семья» Мэнсона, на самом деле не лишены основ человечности. Что делает их такими ужасными, так это то, что они гиперболизируют склонности, которые присутствуют в каждом из нас. Почему же они должны чувствовать вину или раскаяние? Лидер берёт на себя ответственность за разрушительный акт, а те, кто несёт разрушение по его команде, уже не убийцы, но «святые герои». Они страстно желают услужить мощной ауре, которую он проецирует, и привести в исполнение ту иллюзию, которую он для них воплощает, иллюзию, которая позволяет им героически преображать мир. Под его гипнотическими чарами и со всей силой собственных побуждений к героической самореализации им нет нужды бояться; они могут убивать с хладнокровием. На самом деле они, похоже, чувствовали, что делают своим жертвам «одолжение», что, по-видимому, означает, что они своими действиями “освящали” жертву, включая её в свою «священную миссию». Как мы знаем из антропологической литературы, жертва становится святым приношением богам, природе или судьбе. Сообщество черпает жизнь из символической смерти жертвы, и поэтому жертва имеет привилегию услужить миру наиболее возвышенным образом, путём собственной самоотверженной смерти.
Таким образом, один из точных способов понимания сообщества убийц, такого как семья Мэнсона, состоит в том, чтобы рассматривать его как магическую метаморфозу, в которой пассивные и пустые люди, раздираемые личными конфликтами и чувством вины, получают свою дозу дешёвого героизма, поистине чувствуя, что они могут контролировать судьбу и влиять на жизнь и смерть. «Дешёвого», потому что всё это происходит не по их воле, не от их собственной смелости и не в тисках их личных страхов: всё делается под маркой лидера, лик которого отпечатан на их душе.
Более Широкий Взгляд на Перенос
Из этого обсуждения эффекта переноса мы можем извлечь одну великую причину масштабных разрушений, которые человек причиняет миру. Он не просто естественным образом и в высшей степени разрушительный зверь, который опустошает всё вокруг себя, поскольку чувствует себя всемогущим и неприступным. Скорее, он - тварь дрожащая, что свергает мир вокруг себя до уровня собственных плеч, цепляясь за защиту и поддержку, и трусливым образом утверждает свои слабые силы. Таким образом, качества лидера и проблемы людей сочетаются в естественном симбиозе. Я задержался на нескольких уточнениях психологии групп, чтобы показать, что сила лидера проистекает из того, что он может сделать для людей, помимо магии, которой он обладает. Люди проецируют свои проблемы на него, что придаёт ему его роль и статус. Лидер нуждается в последователях настолько, насколько последним нужен он сам: лидер проецирует на них собственную неспособность оставаться в одиночестве, свой собственный страх изоляции. Необходимо добавить, что если бы не было естественных лидеров, обладающих магией харизмы, люди должны были бы изобрести их самостоятельно, так же как и лидерам приходится создавать вокруг себя последователей, если таковых нет. Если мы акцентируем внимание на этой естественной симбиотической сторону проблемы переноса, мы придём к самому широкому её пониманию, которое составляет основную часть дискуссии - и на ней я сейчас хочу остановиться.†
Фрейд уже рассказал столько же о проблемах последователей, сколько и о магнетизме лидера, когда говорил о стремлении к переносу и о том, чего он позволял достигнуть. Но как раз здесь и кроется проблема. Как и всегда, он показал нам, где искать, но сам сфокусировался на слишком узком участке. У него было представление, как лаконично выразился Вольштейн, «о том, почему человек попал в беду» [26], и его объяснения проблемы почти всегда основывались на сексуальных мотивах. Тот факт, что люди были настолько склонны к внушаемости при гипнозе, был для него доказательством того, что это зависит от сексуальности. Притяжение переноса, которое мы чувствуем к людям, является просто проявлением самых ранних притяжений, которые ребёнок испытывал к окружающим, но теперь это чисто сексуальное влечение настолько погружено в бессознательное, что мы не понимаем, что действительно служит мотивом нашим притяжениям. По безошибочным словам Фрейда:
“... мы должны заключить, что все чувства симпатии, дружбы, доверия и так далее, на которые мы тратим время в жизни, генетически связаны с сексуальностью и развились из чисто сексуальных побуждений, путем ослабления их сексуальных целей, какими бы чистыми и не-чувственными они ни проявлялись в тех формах, которые они принимают в нашем сознательном самовосприятии. Изначально мы не знали ничего, кроме сексуальных объектов; психоанализ показывает нам, что те люди, которых в реальной жизни мы хотя бы уважаем или любим, также могут являтся сексуальными объектами в нашем подсознании.” [27]
Мы уже успели заметить, что подобный редукционизм по отношению к сексуальным мотивам довольно рано завёл психоанализ в тупик и что потребовалась череда мыслителей высочайшего уровня, чтобы выпутать психоанализ из силков этой навязчивой идеи Фрейда. Но в более поздних работах Фрейда не слишком беспокоила его одержимость, когда некоторые вещи требовалось объяснить в более широком спектре; то же самое относится и к его узкому сексуальному акценту на капитуляции в переносе. В 1912 году он сказал, что тот факт, что перенос может привести к полному подчинению, был для него «безошибочным» доказательством «эротического характера» этого феномена. [28] Однако, в своих более поздних работах, когда он всё больше и больше акцентировал внимание на ужасе человеческого состояния, он говорил о стремлении ребёнка к могущественному отцу как к «защите от непонятных высших сил» как следствие «человеческой слабости» и «детской беспомощности». [29] Тем не менее, эта формулировка не означает полного отказа от его более ранних объяснений. По Фрейду, «эрос» охватывает не только конкретные сексуальные побуждения, но и стремление ребенка к всемогуществу, к океаническому чувству, которое сопровождает слияние с родительскими силами. При таком обобщении у Фрейда могли быть одновременно и достаточно широкий, и вполне узкий взгляд на этот феномен. Это сложное сочетание частной ошибки и верного обобщения поставило перед нами трудную, требующую длительного решения задачу по отделению того, что является истинным и что является ложным в психоаналитической теории. Но, как мы уже выяснили ранее, обратившись к Ранку, кажется довольно убедительным, что если вы акцентируете внимание на ужасах внешней природы, как это сделал Фрейд в своих поздних работах, тогда вы говорите об общем состоянии человека, а не о конкретных эротических побуждениях. Можно сказать, что ребёнок в таком случае будет искать слияния с родительским всемогуществом не из желания, а из трусости. И теперь мы оказываемся на новой территории. Тот факт, что перенос может привести к полному подчинению, доказывает не его «эротический характер», а нечто совсем иное: его «истинный» характер, можно сказать. Как Адлер с полной ясностью увидел ещё задолго до Фрейда: перенос - это, по сути, проблема храбрости. [30] Как нас убедили Ранк и Браун, именно мотив бессмертия, а не сексуальности, должен нести наибольшее бремя нашего объяснения человеческой увлеченности. Что означает это критическое смещение акцента для нашего понимания переноса? Поистине захватывающий и всеобъемлющий взгляд на человеческое состояние.
Перенос как Фетишированный Контроль
Таким образом, если перенос опирается на трусость, мы можем проследить его восхождение к периоду детства; перенос отражает все стремления ребёнка создать обстановку, которая обеспечит ему безопасность и удовлетворение; он учится взаимодействовать и воспринимать своё окружение таким образом, чтобы изгнать из него тревогу. Но теперь к фатальности переноса: когда вы воздвигаете свой мир по принципу восприятия-действия с целью устранить то, что является для этого мира базовым (то есть тревогу), вы неизбежно и фундаментально его фальсифицируете. По этой причине психоаналитики всегда понимали перенос как регрессивное явление, некритическое, желаемое, как вопрос автоматического контроля над своим миром. Сильверберг дает этому классическое психоаналитическое определение:
“Перенос указывает на необходимость осуществить полный контроль над внешними обстоятельствами... Во всем многообразии и множественности проявлений этих обстоятельств... перенос можно рассматривать как устойчивый памятник абсолютного восстания человека против реальности и его упрямой настойчивости на пути незрелости.” [31]
По Эриху Фромму перенос отражает умопомешательство человека:
“Чтобы преодолеть чувство внутренней пустоты и беспомощности, [человек] ...выбирает объект, на который после проецирует все свои человеческие качества: любовь, интеллект, смелость и т.д. Подчиняясь этому объекту, он чувствует связь со своими собственными качествами; ощущает себя сильным, мудрым, смелым и защищенным. Потеря объекта означает опасность потери самого себя. Этот механизм идолопоклонничества, основанного на отчуждении личности, является центральным динамизмом феномена переноса, именно он придает переносу его силу и энергию.” [32]
Мнение Юнга было схожим: страстная увлечённость кем-либо - это, в действительности
“...попытка отдаться власти партнера, который, кажется, состоит из всех качеств, которые мы не смогли реализовать в себе.” [33]
Также полагал и Адлер:
“[перенос] ... по факту, является маневром или тактикой, с помощью которых пациент стремится утвердить свой привычный способ существования, основанный на непрекращающейся попытке лишить себя собственной власти и передать её в руки «Другого».” [34]
ebooksa