Я согласно кивнул, глупо улыбнулся, а слезы все текли и текли. Почувствовал, как он осторожно положил мне руки на плечи, аккуратно раздел, снял с меня ботинки и бережно уложил на кровать. Старательно укутал меня одеялом (помню каждое его движение) — это был первый и единственный человек в жизни, который так любовно заботился обо мне, не рассчитывая получить ничего взамен. На улице шел дождь, и Свилен нервно смотрел в окно. Может быть, у него была назначена встреча с девушкой. Я радовался дождю, хотя знал, что это эгоистично. Когда дождь прекратился, парень, свернувшись, спал около меня, а я никак не мог заснуть. «Сын, сыночек». Непривычными для меня были эти слова. Даже движение губ казалось мне неестественным при их произнесении. Было что-то праздничное в том, что на вешалке висела его молодежная куртка, из кармана пиджака торчали две цветные авторучки, подкладка была в сеточку, словно пчелиные соты.
Я осторожно поднялся с постели, боясь разбудить Свилена. Отправился за молоком, встал в очередь, которая казалась мне очень длинной. Хотелось чем-то умилостивить этих невыспавшихся женщин, чтобы пропустили меня без очереди: жаждал скорее вернуться домой и застать Свилена спящим. Люблю смотреть, как просыпается любимый человек. Он словно возвращается откуда-то, где был без тебя. Возвращается и уже принадлежит тебе.
Принес продукты и начал суетиться, как ненормальный. Казалось, предметы потеряли свое предназначение, а я не знал, как ими пользоваться. Смотрел на его вещи как на часть его самого. И мне стало тяжко, как будто он умер. Большая радость и страшная мука, кажется, где-то соприкасаются, иначе не могло бы то и другое вызывать слезы. А может быть, слезы — это наша неспособность пережить правду, будь она радостная или печальная.
Наконец Свилен проснулся.
— Ты когда-нибудь ездил в Сандански?
— Никогда.
— Жалко.
«Он еще не проспался после выпивки», — подумал я.
— Вставай, будем завтракать. Потом, может, съездим туда, это ведь недалеко. Сегодня воскресенье, день наш. У меня есть машина. И деньжата, бог дал…
Я говорил, как человек, которому раньше это было запрещено. Все во мне ликовало.
— Мама говорила, что он был фотографом. Жил у нее на квартире. У него была покалечена нога, и поэтому она рассчитывала, что он возьмет ее замуж.
Его слова огорчили меня. Я подумал: «Вот и кончилась моя радость. Это наказание за Жечку и ее ребеночка!»
Все последующие месяцы жил в ожидании возмездия. Дошел до того, что однажды ночью составил список деяний, которые, по-моему, были добрыми, а для других — непростительным злом. Свои поступки оценивал со всей строгостью. Всего их набралось двадцать шесть. Некоторые из них можно было объединить, но не хотел искусственно уменьшать свои грехи. Можно считать меня кем угодно, но только не малодушным. За все свои прегрешения готов был нести наказание. После этого я постепенно свыкся с этой мыслью и опять успокоился. Был уверен, что за все когда-то надо расплачиваться, а жить мне осталось недолго. Тогда уж буду действительно свободен. А пока одно — живи и надейся. «Иначе для живущего без надежды среди живых живая собака будет дороже мертвого льва». Теперь, когда я вспоминаю те годы, кажется, что они были самыми счастливыми в моей жизни. Я был самим собой, и все, что меня окружало, что происходило вокруг, воспринималось как необходимость. У меня не было амбиций, кроме как жить и расплачиваться за ошибки, совершенные из-за своих заблуждений. Я жил надеждой. Перестал встречаться со Свиленом. Однако однажды ночью он явился ко мне таким замерзшим, что я готов был отдать всего себя, лишь бы согреть его. Та вертихвостка сказала ему, что едет в Пловдив и возвратится с вечерним автобусом. Чтобы встретить ее и проводить до общежития, парень стоял на остановке до тех пор, пока не прекратилось движение транспорта. Потом зашел в ресторан, чтобы согреться, и увидел ее там с Руменом. Она кивнула ему, словно случайному знакомому, и отвернулась.
— Я убью его.
— Кого?
— Убью его, выведу на чистую воду!
Я согрел вино, добавив в него черного перца, и дал ему выпить, потом уложил в постель и через каждый час будил, чтобы поменять мокрое от пота белье.
Наутро он был здоров. Смотрел на него, одетого в мою одежду, и мне казалось, что вижу себя молодого. «Господи, за что наказываешь нас, награждая алчной душой?» Мой парень не хотел ничего, кроме обыкновенной жизни. Работа, любовь и сон. Жизнь как избушка на курьих ножках. Избушка в винограднике или около бахчи — кругом благоухание, свобода и мягкие дорожки. Живи и наслаждайся тем, что имеется вокруг. И делай только то, в чем уверен, — сделаешь лучше.
Сделать себя добрым я был не в силах. Важно было не стать еще хуже. И тогда додумался до пчелиных ульев. Это деяние я не включил в список моих преступлений. Оно совершилось, когда работал на заводе «Серп и молот». Директором завода был неприятный человек. Точнее — это был красивый мужчина, он хорошо одевался, прекрасно выглядел, но считал себя пупом земли. В те годы принципиальность не была в моде, а он считал себя непогрешимым. Тогда дьявол еще не покинул мою душу, а работа на заводе меня не удовлетворяла, и я снова решил устроить спектакль — втянуть его в грязное дело, а потом смотреть, как он будет выкручиваться. На торжестве по случаю 8 Марта я сидел рядом с женой директора и услышал, как она жаловалась технологу, что ее отец, имея двадцать пчелиных семей, покупает мед, так как на его ульи напал гнилец… Через месяц я предложил директорскому совету организовать подсобное хозяйство, чтобы улучшить питание в рабочей столовой. Предложение было принято, а его организация возложена на меня. Я подобрал статью расходов, заместитель директора по экономическим вопросам утвердил смету, и подсобное хозяйство было развернуто. Решили создать пасеку, чтобы продавать мед и получать дополнительные доходы. Я послал своего человека на пасеку к тестю директора, где он приобрел несколько пчелиных семей. Через несколько месяцев они, естественно, погибли. Тот, кто покупал ульи, перешел на другую работу, а я, воспользовавшись подходящим случаем, намекнул шефу: «Вы должны меня поблагодарить». Директор страшно удивился, он словно впервые слышал это слово. Пришлось пояснить: «Израсходовали пять тысяч пятьсот левов из фонда социального страхования завода. Но вы не беспокойтесь. Все директора так делают. И даже хуже. Многие идут на уголовные дела…» Намек на уголовное дело страшно напугал шефа. Через два дня директор зашел ко мне и предложил восстановить истраченную сумму и сохранить это в тайне. «Эти деньги никак нельзя оприходовать», — ответил я. Никому об этом не говорил, но директора держал в кулаке. Мне было приятно смотреть, как он обливается по́том, когда мы в его кабинете обсуждали вопрос о целесообразности произведенных расходов или утверждали лимит социального фонда. Потом он начал приглашать меня к себе домой. Часто, оставаясь вдвоем, говорили о различных делах. Однажды директор напился, выдвинул из стола ящик, достал пачку десяток и швырнул мне: «Возьми их, они жгут мне душу». Я их, естественно, не взял. Ушел домой, оставив его и дальше мучиться. Вскоре после этого он заболел, его перевели на более легкую работу, а директором к нам назначили одного бывшего корабельного инженера. Непробиваемого. А может быть, я плохо искал его слабости. Потом понял: жена истязала его так, что он, чтобы как-то ослабить ее тиранию, полностью отдавал себя работе.
Вспомнил я и другие свои деяния. Удивлялся только, для чего их делал. Однако не оправдывал себя. Тогда понял истину: хуже, чем есть, я быть не смогу. Укротил себя. Залег на дно, в типу, и смотрел, как вокруг меня идет жизнь. Чувствовал тени, проходящие надо мной, пытался рассматривать их, но видел только тень Свилена: он, щупленький, широко расставив ноги, угрожал инженеру. Вскоре под подкладкой его канадки я обнаружил нож. Складной. Купил он его у одного шофера машины международных перевозок. Сказал ему: «За эту игрушку, сын мой, упрячут за решетку». И жизнь моя перевернулась. Однако я снова нашел выход из окутавшей меня мглы и был счастлив.
ebooksa