Прозрачная маска

Я невольно задумался. С тех пор когда господа офицеры из роты военной полиции мутили здесь воду, все вокруг преобразилось до неузнаваемости.

— Если место изменилось, то люди остались те же, — успокоил меня Искренов, когда я высказал свое разочарование.

Посоветовавшись, мы решили для начала встретиться с активом села, большинство которого были пожилые люди; собрались в правлении общины очень быстро. Они обрадовались встрече с Искреновым, который представил меня и коротко рассказал о цели нашего визита.

Слушали нас с большим волнением и удивлением, То и дело слышались возгласы:

— Ты посмотри! А я думал, что это партизаны!

— А я слышал, что герой из божурцев, но имени его никто не знает.

— Надо хорошенько подумать, кто бы это мог быть!

— Слов нет, поможем Георгию!

— Кто-то из наших, а зачем скрывается?!

Заинтриговав селян и оставив наших будущих помощников размышлять над тем, кто из их земляков является неизвестным героем, мы отправились в дом старосты. Староста был крупным, массивным мужчиной, но с высохшей левой рукой. Большой рубец разделял его правую щеку на две части — от глаза до подбородка. Его звали Якимом Илиевым, но больше он был известен под псевдонимом Якото. При нашем появлении он оживился и, обращаясь к Искренову, сказал:

— Гошо, мне кажется, что эта работа не из легких. Я думал, что это дело рук таких мужчин, как ты и полковник Стаменов, разгромивших их в течение десяти дней, когда они сунулись в лес! Вспоминаю первый день блокады… Ты ведь знаешь, я и тогда был старостой… Вызвали меня в общину, и один поручик в каске, с прищуренными глазами, кричит: «Отныне, господин староста, я — староста над старостами, царь и хозяин этого паршивого стада, поддерживающего и кормящего лесных бандитов! Садись, — орет, — и укажи всех, у кого родственники скрываются в лесу! Прибавь к ним и коммунистов, и членов Земледельческого союза, оставшихся в живых после 1923 года. Давай, давай, пиши, — грозит кулаками, — не смотри на меня как паршивая овца: фамилия моя Коруджиев, а имя Ангел, очень скоро узнаешь, ангел я или дьявол. За каждое ложное слово получишь по десять ударов кнутом и пулю в живот». Подчинился. Взял белый лист бумаги и вверху написал: «Временно отсутствующие жители с. Божур по неизвестным мне причинам», а ниже список: первый, второй и т. д. Переписал всех умерших и живых, партизан и переселившихся в другие места, всех, кого сумел вспомнить в этот момент.

Рассказ Якима Илиева был очень длинным, насыщенным воспоминаниями различных эпизодов. Он очень волновался, рассказывая об этих событиях, невинных жертвах и бесчеловечных истязаниях, которые он и другие божурцы пережили. Но я буду краток.

Поручик Коруджиев прочитал список вслух и спрашивал о каждом, где находится, но, поняв, что ничего не добился, со злости вызвал солдата с фигурой борца и приказал ему заняться старостой. Солдат, которого, как запомнил Яким, звали Благо, только этого и ждал, скрутил старосте руки и так отхлестал нагайкой, что тот в течение двух суток не мог прийти в себя в тюремной камере.

— Разве так можно?! Ведь вы староста?! — возмущенно спросил Искренов.

— Так-то оно так. Был законно выбран сельчанами, — ответил с иронией Яким Илиев, — но вряд ли тот зверь Благо знал об этом — в мгновение ока переломал мне кости. Однажды темной ночью нас начали грузить в грузовик, — продолжал свой рассказ староста. — Охрана громко говорила о том, что нас собираются перевезти в город. Но я-то точно знал, что это конец: в ночное время арестантов не перевозят. В свете фар ко мне приблизился какой-то военный и спросил: «Это не ты ли Яким Илиев, по прозвищу Якото?» «Так точно, — отвечаю ему, — я и есть». И тогда я вспомнил, что этот парень — родственник полковника Жейнова, у которого в 1936 году я был ординарцем и знал его домашних. Паренек в то время был гимназистом, Он поинтересовался причиной моего ареста. Ответил, что я староста самого мирного района, но мирные люди ушли в леса, а в селе остались беспомощные и недужные. Вот за то, что я староста, и до настоящего момента остаюсь на свободе как предатель его величества. Парень подумал, нервно походил туда-сюда, отвел меня от группы арестованных, спустил в погреб и оставил одного. Наутро полевой сторож дядя Станко Доброволеца принес мне буханку хлеба, кувшин воды и успел шепнуть, что ночью арестованных расстреляли в овраге Метлична Поляна.

Однако его муки на этом не кончились. В этот же день доставили новую партию арестованных, большинство из них были молоденькие ребята, еще не служившие в армии. Один из мальчиков, Палчо, сын мельника Жоте, не выдержал пыток и сообщил, что Яким взял у него пистолет. Естественно, тут же устроили очную ставку и потребовали оружие. Опять пришлось изворачиваться, доказывать, что отобрал у парня ржавую игрушку, хотя в действительности пистолет вместе с тремя винтовками давно были отправлены партизанам. Они, конечно, не поверили. Следствие на этот раз вел подпоручик Мирчо Катев.

— Чтоб ему ни дна ни покрышки! — зло выругался Яким.

Помогал ему подофицер Алипий Наков. Эти палачи его так допрашивали и били плетью, сплетенной из проволоки, что искалечили левую руку на всю жизнь.

— Привели меня опять в избу и, видно, ждали, пока стемнеет, чтобы пустить в расход… Но к вечеру прибыл мой спаситель — подпоручик Жейнов. Он привез письмо из города от областного начальника с предписанием доставить для допроса в город. Посадили меня в военный грузовик, на этот раз Жейнов не оставил меня, а лично доставил куда следует и сдал под расписку. Так я остался жить. Подержали меня еще три месяца под арестом, а потом освободили за недоказанностью вины. В село возвращаться боялся, особенно после того как узнал, что тот палач — Благо утонул, а следствие таскает людей, чтобы найти виновника его гибели; по приказу Коруджиева в отместку местным жителям расстреляли мельника Жоте и его брата Крестьо. И я остался в городе у своей сестры.

— Ты от кого узнал о расстреле братьев?