Лекции по искусству. Книга 3

22
18
20
22
24
26
28
30

Вы проходите и оказываетесь в невероятном подкупольном пространстве, где посередине нет ни одной колонны. И у вас создается такое впечатление, что эта половина сферы просто опущена на пол. И больше нет ни одной колонны. И в мире такого больше нигде нет. Такой купольности повторить не получилось. Ни у кого. А сейчас я расскажу вам о том, почему это уникально и неповторимо. Пантеон имеет четыре уровня познания. Первый уровень — это пол. Это очень важная вещь, которой сейчас нет, так как она утрачена. Конечно, от времени, пол претерпевал некоторые изменения и его перекрывали несколько раз. Но когда Пантеон был построен, то его пол был выложен из всех минералов, драгоценных и полудрагоценных камней, которые добываются в земле. Все, что связано с богатством земли, ее недрами, то, что добывалось в ней — было отшлифовано, соединено инкрустацией и выложено, в виде абстрактного ковра мира. Пестрота была необыкновенная — зеленая, красная, желтая и так далее.

Потом начинался первый ярус. К сожалению, нет точки, с которой я могла бы вам все показать. Но вот этот первый ярус и есть Пантеон. Вот эта ниша была отдана Зевсу. Сейчас здесь находится алтарь и до сих пор проходят христианские службы и мессы. Это действующая церковь. Все это было в таких алтарях, причем, они были открытыми и спрятаны за колоннами. Колонны были привезены, отшлифованы и вырезаны из целого зеленого малахита и красного порфира. Когда строили Ай-Софию, то часть колонн вырезали и отвезли в нее, чтобы показать ее купольность. Но преемственности Пантеона в Ай-Софии не получилось. У них не получилось сделать целого пространства. Одна опора, но была.

Как они относились к богам? Замечательно. Человек приходил к своему Богу, вставал и начинал вести с ним задушевную беседу — про детей, про торговлю, про все. Я тебе дам быка, а ты мне поможешь дом построить, ну, и в таком духе. У них этих разговоров было записано очень много. А как они обманывали своих богов! Это очень смешно описано.

Первый этаж обозначал отношение земли с твоим Богом. Должна вам открыть очень интересную тайну. На самом деле, Император Андриан использовал огромное влияние христианства. Это христианство на него оказали копты, служившие у него охранниками и в армии. Особенно один — очень красивый молодой человек, который был его телохранителем. Он говорил: «Один из алтарей отдай Христу». И Андриан согласился. Но оппозиция была так сильна и противодействие христианству было таким сильным, что они совершили заговор против Андриана. И этот мальчик закрыл его своим телом и его убили. Андриан уехал из Рима и стал жить в Афинах, но об этом я расскажу потом.

Самое поразительное в Пантеоне — это купол и круглое девятиметровое окно, называемое «глаз Пантеона». В Пантеоне есть единственный источник света — другого не было никогда — это естественный свет. Пантеон закрывается тогда, когда на небе гаснет свет. Никаких факелов не было. И сейчас ничего нет, и вы никогда не видите потолок в одинаковом состоянии.

Глаз Пантеона

Его форма, цвет и очертания зависят от того, как падает свет и тогда игра теней обретает своеобразное значение. Он весь подвижен и никогда не бывает одинаков, потому что его образом управляет свет, льющийся через окно. Это есть нечто, что находится над Богом и над сознанием. Они знали о самопознании всё и писали об этом. И Лукиан, и Сенека — переписка с мнимым Луцилием. Почему они возвращаются к Греции? Потому что это — выше, это Вселенная. Она выше нашего сознания, она больше нашего сознания. Она представлена здесь этой абстракцией, постоянно изменяющейся, которую мы воспринимаем, как некую субстанцию — субстанцию не материи, а праматерии, несущую световые частицы и льющуюся через это окно. Таков внутренний философский смысл Пантеона, поэтому нельзя, чтобы внутри была хотя бы одна колонна. Вот, о чем я говорю.

Вы знаете, у меня есть такой принцип — задавать ненужные вопросы! Вот мы с вами в церкви смотрим на Иконостас. Вы представляете себе, что Иконостас сделан в пятом веке Феофаном Греком и Рублевым? Они были первыми создателями Иконостаса в Благовещенском соборе Москвы. Что надо было, чтобы написать Иконостас? Какое количество яиц? Краски-то трутся на яйцах. А сколько в России Иконостасов? Ну, во всяком случае, насколько мне известно, до изобретения масляной живописи все краски терлись на яичном желтке. Это только в пятнадцатом веке, в Нидерландах был изобретен растительный пигмент. То есть масляная живопись, называемая «темпера». Это темперная краска. Значит, все краски имели, во-первых, естественное растительное происхождение, во-вторых, растирались на желтках. А сколько было яиц? Но ведь это вопрос парадоксальный. А сколько рыбы надо поймать, чтобы сварить из костей, плавников и голов клей, которым грунтовались русские иконы, шедшие в левкас. Отсюда, из этого простого вопроса вырастает целая цивилизация, целая культура. Представьте, сколько нужно было рыбы. Ну, рыбу ели, допустим, а сколько надо было костей, голов, плавников, чтобы варить все это? Вы себе можете это представить или нет?

Цивилизация стоит за какой-то деталью. Ну, идиотской. Все говорят: «Какие красивые иконы! Какие красивые цвета!» Господа! Монахи были нищими! А как это делалось? А краска-то была, и клей-то был, и он варился из рыбьих костей, чешуи и голов. Вот вам и все. Мы даже не представляем себе, что за этим стоит, потому что примеряем всё к своему развитию.

Конечно, это секрет. И колонн быть не должно. Если поставят колонны, тут же пропадает идея. А идея-то вся в этом. Вот пол, вот Бог, а вот сознание. А вот то, что за пределами сознания. Поэтому, это не типовая архитектура, а архитектура уникальная, философская. Наше время истекло, да? Давно, да? Что мы делаем?

голос из зала: Продолжаем! Мы не хотим, чтобы Вы останавливались.

Волкова: Ответьте на такой вопрос: «Почему сегодня архитектура зданий настолько невоспитанная?» Я отвечу вам на этот вопрос и в целом, и в частности. Причем, свою сегодняшнюю лекцию я закончу одним опусом, а о втором уникальном произведении начну рассказ со следующего раза, потому что на сегодня достаточно. Это слишком большой рассказ. Дело в том, что есть причина, которую сейчас я озвучу. Эта причина — обнуление культуры. Обнуление! Она обнулилась. И это касается всего. Вчера, один очень остроумный человек, когда мы с ним играли в бисер и обсуждали, кто будет министром культуры, сказал: «Какой может быть министр, если нет культуры». Я говорю: «Ну, что теперь поделаешь?». А он говорит: «Давайте назовем его министром бывшей культуры». Но судя по тому, что назначили, так он даже министр не только бывшей культуры, а вообще никакой. Обнулилась! Вот это обнуление необыкновенно интересно, так как видно на эксперименте с архитектурой Бове, с Большим театром, та же гостиница «Москва» — когда вместо шедевра подсовывают новодел. Одни новоделы. Почему? Что означает это обнуление? Пустоты не бывает, вы это знаете. Вы знаете, что в пустоте существует самозарождение? Вы знаете, что есть самозарождение или вы этого не знаете? А то! Обязательно! Пустоты нет! И еще вопрос: «А мы живем в пустоте, в обнулении?» Поэтому можно поставить что угодно, вместо чего угодно? У Булгакова в «Мастере и Маргарите» есть замечательный пример, когда эта парочка пришла последний раз поужинать и подписалась именами писателей. То есть можно поменять их именами и от этого вообще ничего не меняется. Хоть подпишитесь каким угодно именем? Почему? А потому что — не меняется. Потому что исследования лингвистических текстов показывают, что ничего не меняется. У них нет языка, они пишут лингвистически одинаково, ну, может быть, за исключением там Пелевина или кого еще. Просто одинаково. Вот так же обстоит дело с зодчеством. Оно может читать книги, но оно не умеет делать, так же, как и у меня в кинематографии. Талантливые люди сидят — я их обожаю. Студенты необыкновенно талантливые! Начинают работать — ничего сделать не могут. Идей нету! Нету идей! Маленькая Греция — никакая, а обслуживала весь мир и до сих пор обслуживает. Эпоха Феллини — это все равно что античность. Я закончу сегодняшнюю лекцию, прочитав вам небольшую поэму Бродского. И скажу, почему. А следующее занятие мы начнем со следующего памятника.

Рим пронизал собой всю европейскую культуру. Вообще всю. Весь европейский классицизм. Греция — это метафизика. Это субстанция. Это совершенно великие идеи и Рим пронизал собой всю европейскую культуру. Россия очень пронизана Римом. Она пронизана Римом больше, чем вы думаете. И если вы полагаете, что это началось с Петра, то вы ошибаетесь. Потому что она была пронизана Византией и очень сопротивлялась ей, как могла. И росла с ними, и воевала. Всеволод с ними воевал. Почему? Потому что в них было очень много того, о чем я вам говорила. Ну а что касается иконописи, то вы себе не представляете, как там все сложно. И Россия всегда была пронизана и Грецией, и Римом. В Риме было очень мощное культурное явление, которого не было в Греции. Была великая римская поэзия, но мы до этого не дошли. Это в следующий раз.

Я хочу сказать, что Бродский — последний поэт России. В нем сконцентрировалось все то, что накопилось не только европейской культурой, но и культурой русской. Он, как концентрат впитал в себя все, что соединило его с Римом. И он очень много переводил римской поэзии. Это последний европейский человек — не только российский. Кто до такой степени соединился с Римом? Не случайно он похоронен на кладбище Сан Мишель в Венеции. Конечно, нам стыдно. А нам всегда стыдно. Но ничего, привыкли. У него огромное количество стихов, посвященных Римской Империи, Риму, обращение к портретам Римских Императоров и он, как-то чувствовал себя частью того мира. Есть такие стихи, наизусть я их не помню, навру сейчас, но он писал: «Я пасынок державы дикой, с разбитой мордою другой, не менее великой державы гордой». У него всегда было два Отечества: Древний Рим и Россия.

Нынче ветрено и волны с перехлестом. Скоро осень, все изменится в округе. Смена красок этих трогательней, Постум, Чем наряда перемены у подруги.

Так же, как римляне всегда писали своим друзьям, у него всегда был друг, которому писал он. Как Сенека писал Луцилию, которого, как известно, не существовало в природе. Но он придумал себе Луцилия и тот, как бы ему отвечал — это была переписка с самим собой. Здесь, в данном случае, это называется «Из Марциала», и он дает свободный перевод, и поэтому употребляет того героя, которому писал Марциал, то есть, к некоему Постуму.

Дева тешит до известного предела — Дальше локтя не пойдешь или колена. Сколь же радостней прекрасное вне тела: Ни объятье невозможно, ни измена! Посылаю тебе, Постум, эти книги Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко? Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги? Все интриги, вероятно, да обжорство. Я сижу в своем саду, горит светильник. Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых. Вместо слабых мира этого и сильных — Лишь согласное гуденье насекомых. Здесь лежит купец из Азии. Толковым Был купцом он — деловит, но незаметен. Умер быстро: лихорадка. По торговым Он делам сюда приплыл, а не за этим. Рядом с ним — легионер, под грубым кварцем. Он в сражениях Империю прославил. Столько раз могли убить! а умер старцем. Даже здесь не существует, Постум, правил. Пусть и вправду, Постум, курица не птица, Но с куриными мозгами хватишь горя. Если выпало в Империи родиться, Лучше жить в глухой провинции у моря. И от Цезаря далеко, и от вьюги. Лебезить не нужно, трусить, торопиться. Говоришь, что все наместники — ворюги? Но ворюга мне милей, чем кровопийца. Этот ливень переждать с тобой, гетера, Я согласен, но давай-ка без торговли: Брать сестерций с покрывающего тела Все равно, что дранку требовать у кровли. Протекаю, говоришь? Но где же лужа? Чтобы лужу оставлял я, не бывало. Вот найдешь себе какого-нибудь мужа, Он и будет протекать на покрывало. Вот и прожили мы больше половины. Как сказал мне старый раб перед таверной: «Мы, оглядываясь, видим лишь руины». Взгляд, конечно, очень варварский, но верный. Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом. Разыщу большой кувшин, воды налью им… Как там в Ливии, мой Постум — или где там? Неужели до сих пор еще воюем? Помнишь, Постум, у наместника сестрица? Худощавая, но с полными ногами. Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица. Жрица, Постум, и общается с богами. Приезжай, попьем вина, закусим хлебом. Или сливами. Расскажешь мне известья. Постелю тебе в саду под чистым небом И скажу, как называются созвездья. Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье, Долг свой давний вычитанию заплатит. Забери из-под подушки сбереженья, Там немного, но на похороны хватит. Поезжай, на вороной, своей кобыле В дом гетер под городскую нашу стену. Дай им цену, за которую любили, Чтоб за ту же и оплакивали цену. Зелень лавра, доходящая до дрожи. Дверь распахнутая, пыльное оконце. Стул покинутый, оставленное ложе. Ткань, впитавшая полуденное солнце. Понт шумит за черной изгородью пиний. Чье-то судно с ветром борется у мыса. На рассохшейся скамейке — Старший Плиний. Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.

Эти стихи «Из Марциала» о смерти историка Плиния. Думаю, что на сегодня мы с вами закончим (Аплодисменты).

Лекция № 6

В эту среду был вечер памяти о Тонино Гуэрра. Была большая выставка, посвященная Тарковскому, а я должна сказать, что десять лет возглавляла фонд Тарковского. Были замечательные выступающие.

Тонино и его жена Лора

Я хочу начать с того, что Тонино, как личность — это редкий экземпляр. Вот я — москвичка. Мои дедушка и бабушка москвичи наполовину — они родились в других местах, а уже папа и мама полные москвичи. Есть такая теория, что когда рождается ребенок, то он вбирает в себя энергию и культуру того места, где он появляется на свет. Это теория. Я не могу сказать, что она правильная или нет. Человек может быть русским, а родившись во Флориде, становится американцем. Питерцы и москвичи — это определенные ареалы, с очень сложившейся и устоявшейся культурой. Я была совсем молоденькой, когда приехала в Ленинград и познакомилась с одним из своих учителей. Так он мне сказал: «Ты из Москвы». Я спросила: «Откуда знаете?», и он ответил. Я просто не буду говорить об этом.