«Положение во гроб»
А Новгород вызывающий город, в отношении иконописи. Авангардный. Он предлагает цвета, он предлагает композиции, он предлагает каноны, которых в других — московских и, вообще, российских школах не было. А потому что Новгород — республика, Новгород ганзейский, связан с Ганзой и с Европой через северные морские пути. Новгород — город особый. Это единственный республиканский город до Ивана Грозного в России, имеющий вече, имеющий народное собрание. Поэтому Новгород — это очень крупный православный центр. Я предлагаю вашему вниманию вот эту, крайне левую, новгородскую Пьету. Композиция построена на диаметре, а это тема, знаете, чего — кремнистого пути, тема ландшафта, но не просто ландшафта, а ландшафта, восходящего к горнему, к крестному пути. У одного из самых глубоко православных русских поэтов Михаила Юрьевича Лермонтова есть такие слова: «Выхожу один я на дорогу. Сквозь туман кремнистый путь лежит». Кремнистый путь. Это крестный путь и он думает тоже самое. Сквозь туман кремнистый путь. И вот, имейте в виду, во всех школах изображена эта крещатка. Тема крестного пути. Это тема одновременно положения во гроб и оплакивания. Мне очень жалко, очень и очень жалко, что вы не можете видеть вот эту композицию, эту белую горизонталь, эту совершенно уникальную вещь, потому что Христос лежит закутанный в саван. Он сам в нем спеленут. Он телесно неприкасаем. Он весь изолирован. И Богородица прильнула к нему щекой умиления и у них такая одна щека. Боже, какой изумительный лик. Тема умиления. У Него такая одна щека. У Него очи смежены, Его здесь нет, а Она смотрит на нас. У Нее глаза смотрят на нас. Вот так же, как у Владимирской Богородицы. Потому что они смотрят вдаль, они смотрят в ту точку, куда отдана эта жертва. Агнец заклания. И Она вся в этом. А дальше идет изображение Ее матери — Анны.
Дело заключается в том, что я совершенно не могу таскать за собою всю библиотеку, это же просто какая-то катастрофа, а мне надо много всего показывать. У меня на курсах очень большая библиотека, просто огромная. Я могу показывать, что угодно. А сюда я тащу эти две книги, нагибаюсь и мне тяжело. Но рядом с ней надо показать Пьету Джотто, ту самую, где — что Мария, что Анна — обе, словно остервенели.
Джотто ди Бондоне (Пьета)
Тащат Его на себе, тащат… Это такая непримиримость со смертью. Анна губу закусила и тащат Его на себе. Такая вот воля, чисто механическая. А здесь такое скорбное примирение. Тут, и Мария Египетская, и Иоанн, и еще одна удивительная фигура. Когда вы смотрите на икону, она становится центральной. Эта фигура в красном одеянии, с воздетыми руками, линии этих рук каким-то образом соответствует линиям крещаток, усиливая такую экспрессию, подъем и, вообще, это очень экспрессивно — эти два черных крыла с такими расставленными руками. То есть, это такая вибрация, которая, повторяю, может быть на новгородской иконе. Но, вообще, иконе это не свойственно. Потому что икона должна сохранять какое-то очень большое равновесие внутри себя.
Так вот, оплакивание. Это максимум эмоциональной экспрессивности, поэтому я специально показываю новгородскую икону. Это абсолютная отрешенность от земного. Это мир горней, а не дольней. Они никогда не стоят ногами на земле. Это, все-таки, проявление из некоего пространства видения абсолютного и совершенного явления мира горнего. Икона совершенна. Она дает нам представление о мире духовном, классически совершенном, безупречном, о мире и образце мира горнего, который должен быть у нас перед глазами и на нем все держится и если его не станет, то будет очень плохо. Мы с вами смотрели Пьету очень хорошо вам знакомую. Для таких творений даже слово «гениальный» не годится. Есть несколько человек, которым ни один термин не годится. Я свою Пьету видела еще тогда, в Ватикане. Сейчас она находится под колпаком.
Микеланджело (Пьета)
Микеланджело собственноручно изваял ее просто из куска мрамора. Высек. Это изваяние. Она создавалась не путем налипления, а путем удаления. Не путем прибавления, а путем обнажения истины. Я еще о нем скажу, ведь он был особым человеком. Степень совершенства, с которой она сделана, не поддается никакому описанию. Все складки на платье Богородицы спадают каскадом. Она сделана из особой породы мрамора и доведена до безупречного совершенства. Он тер ее поверхность — сейчас вы ужаснетесь той жестокости, но это правда — лайковыми перчаточками из абортированных щенков. А если щенок родился и с него снимали эту лайку, то она уже не годилась для работы.
Посмотрите вот на это тело, которое лежит у нее на руках. Видно, что оно тяжелое? Ну, что? В том-то вся и разница — то ли молодая жена оплакивает рыцаря, который был убит в крестовом походе, то ли сестра своего прекрасного брата. Но это женщина, оплакивающая мужчину. Они оба молоды, они прекрасны и печаль Ее светла. Мы знаем, что Она — Богородица.
Знаете, если в крестовом походе убивали рыцаря, то его тело присылали Прекрасной Даме. Ну что же, мы славим его, как рыцаря, совершившего подвиг. Вы понимаете, это ментально другой подход к проблеме. Почему? Прежде всего, женщина есть Прекрасная дама, а уже потом Царица Небесная. Я же никогда не начинаю Приснодева Богородица, Царица Небесная. Почему? Он — Царь Небесный. Она — Царица Небесная. Ни на одной, самой древней иконе вы не найдете Ее изображение иначе, как царственное. Она всегда молода и царственна. Он всегда молод и царственен. Это всегда цари, это всегда принцы и принцессы, это всегда прекрасные дамы и рыцари, любого рыцарского ордена. Я вам сказала в прошлый раз, стоит ли вам удивляться, что наши мужчины так плохо к нам относятся. Так невнимательны. Не умеют ни ухаживать, ни любить, ни тебе на колено, ни тебе букет к 8 марта. Факт есть факт. В XIX веке художник Ренуар пишет актрису Жанну Самари, в 1864 году.
Актриса Жанна Самари, Ренуар
Она стоит в белом платье, все в оборку, перчатки до сих пор, с веером на фоне пальмы, с рыжей челкой, бесподобными глазами — великая трагическая актриса Комеди Франсез. Почему я говорю о ней? Потому что именно о ней был написан замечательный роман братьями Гонкур. Когда-нибудь, если вам придется его прочитать, то знайте, он необходим для понимания французской культуры, французской живописи Эдуарда Мане и импрессионистов. Этот роман называется «Актриса» и посвящен Жанне Самари. По роману ее зовут Фостен, и он рассказывает нам о ее страшной, трагической и неустроенной жизни. А кого он пишет? Он пишет не трагическую актрису, а прекрасную женщину, в которую влюблен. Это просто прекрасная дама — рыжеволосая, нарядная, с веером, с такой улыбкой, с такими безмятежными синими глазами. Одновременно, в этот же год, наш художник Владимир Ярошенко пишет точно такой же персонаж, но только из русской театральной жизни. Называется «Полина Стрептова».
Актриса Полина Стрептова, Владимир Ярошенко
Этот Ярошенко очень известная личность. Его работы висят всюду. Что мы видим? Описываю: белый воротничок, как у Надежды Константиновны Крупской, одета она так же — черное платье с белыми манжетами, черная шаль, на плечах волосы заколоты небрежным пучком. Вот такущие карие глаза! Бледное узкое лицо с большими щеками. Вот уж Богородица. Вот уж Приснодева. Вот уж, все жертвы отдавшая. Вот она стоит и вот так держит руки. Шаль у нее черная на плечах. Эти манжеты белые такие. Узенький золотой браслет. Такое скорбное, бледное лицо с огромными глазами, ушедшими в себя. А почему она аналог Фостен? Потому что она была ведущей актрисой Александринского театра, игравшая всех, интриговавшая с Савиной и переинтриговавшая ее и, вообще, перегрызшая ей горло. Закулисная интриганка, какой свет не видывал! При этом еще и горбатая. Для нее, если любовник не застрелился, не повесился — это уже не любовь, понимаете? Она еще такая жалобная. Это надо мемуары почитать. Я их читала, поэтому имею право говорить. А один там недозастрелился, так она, от презрения, не знала, как ей быть. Читала Некрасова и была обожаема всей демократической молодежью. Ярошенко пишет, что он точно знает, что она за женщина, твердо прошедшая свой путь от дочери буфетчика или билетера до классной и главной интриганки Александринского театра, которая зубами перегрызла для себя эту торжественную ленточку. Он пишет ее Владимирской Божьей Матерью, потому что она — эталон нации. Понимаете, такая главная ткачиха всей Вселенной. Она самая чистая и самая непорочная. И все, все, все. Когда я увидала эти два портрета, да написанные одновременно — меня это потрясло. И это называется русский реалистический портрет. Еще добавляют слово психологический. Хотя должна вам дать честное слово, что психологических портретов не бывает. Психологической бывает только литература и то XIX века. Потому что это невозможно. Психология — это вообще прослеживание характера во времени. И поэтому этим занимался только литературный роман и то, в XIX веке. Это очень сложная вещь и она автоматически является самой высокой категорией. Если он реалистический, значит, он психологический. Если он психологический, значит он реалистический. И так пишут уже многие, не отдавая себе отчет в значении сочетания слов. Но портрет реалистический, я бы даже сказала фотореалистический, написанный совершенно идеально. Вы представляете себе, какая это глубина? Вы представляете себе, как это глубоко врублено? На бессознательном уровне. Абсолютно глубоко христианская идея.
А когда началось советское искусство? Советское по форме, социалистическое по содержанию — соцреализм, оно, думаете, придумало что-то другое? Нет. Оно вернулось к эталону. Только это были уже другие картины «Девушка и трактор». «Королева кукурузных полей». С этим самым, со снопом. Но, в принципе, традиция-то, только, как сказал Горбачев: «углУбилась». Она, так сказать, прошлась бороздой поглубже. Смотришь и глазам своим не веришь — женская чистота. Вы знаете кинематограф того времени? Имейте в виду, это не советское кино. Это традиция. Это глубочайшая духовная традиция. И всякий раз, когда играли наши актрисы, они обязательно отвечали эталону. Заметили? Стереотипному эталону, который принял весь народ. Надежда Румянцева — это эталон. Она очень симпатичная женщина, но с жутким характером. И когда она снималась, то отвечала вот такому совершенно баснословному эталону.
Во-первых, любая традиция — это вещь очень глубокая. Она передается в пространстве, в поле культуры, на почти бессознательном уровне. Очень редко на сознательном, чаще всего на бессознательном. Лично я обожаю Глазунова и хотела бы, чтобы он меня написал. Буду старушкой, покажу правнукам. И они скажут: «О, какая бабушка была молодая». У него, что Индира Ганди, что эта, как ее, итальянская актриса, что стахановка какая-нибудь, а все равно — все на одно лицо.
Индира Ганди, Глазунов
Это лицо эхом отдается. И через это лицо, обязательно, проглядывает Она. Ну, немножко, в таком модернизированном слащавом варианте. На иконе Она все-таки строга и безупречна, а там — такой гламурно-слащавый вариант. Сахарный. Вы знаете, это очень интересно. Там, уже можно сказать, Рембрандт душу Богу отдал, а у нас — все это дело, понимаете? Уже все Саскии перемерли.
А теперь, я хочу рассказать об одном очень важном, таком чрезвычайном, женском каноне. Это канон очень интересный и чрезвычайный, а может быть, их надо рассматривать вдвоем. Богородица в России имеет очень малое количество канонов — вы это знаете. В отличие от западных, где их просто неисчислимое количество. Потому что это всякое упоминание. Скажем: «Отдых на пути в Египет» или «Бегство в Египет». Чего в России нет. А зачем? Это что, праздник какой или что? У нас же изображаются только точки самого торжества. Вот Благовещение — это мы понимаем, а что такое отдых на пути в Египет? Или там, какое-нибудь избиение младенцев — да спаси Бог, как такое можно показывать! Ирод младенцев убивает. Так нельзя — это кровожадно, это не годится. И поэтому канонов мало очень. А на Западе их бесконечное количество. Бегство, отдых, еще что-то. И все тетеньки на них такие — сякие, все красавицы, все в любви, все в драматических ситуациях. Большой набор. У нас очень мало. У нас «Успение», у нас Богородица «Знамение». И вот этот замечательный канон, который я вам должна объяснить. Он один из самых распространенных, потому что это канон любого Иконостаса, даже не очень большого.
В большом Иконостасе центральная часть — это Спас в Силах, когда Он сидит с открытой книгой человеческих судеб и на вас не смотрит.