Ваш друг и нижайший слуга
Г. А. Потемкин принцу де Линю, б. м., 23 июля [3 августа 1788 г.][1250]
Я бесконечно далек, мой принц, от того чтобы желать причинить вред обеим империям, и если я сказал шесть недель назад, что не стану спрашивать, что происходит, то из этого не следует, что мне не будет приятно узнать обо всех правдивых и интересных событиях. Прошу Вас припомнить, мой милостивый принц, что я употребил выражение, о котором Вы говорите, только после того, как Вы побеспокоили меня такими намеками, которые делают лишь болванам и детям.
Если мысль добавить этот пункт внушена Вам не остатками былых дружеских чувств ко мне, то прошу Вас передать Его Величеству Императору, что я весьма тронут, и засвидетельствовать ему мою чрезвычайную признательность за то, что он удостаивает своим благосклонным взором мои скромные труды. Я никогда не позволял себе быть о себе самом высокого мнения. Оставляя другим доблесть и талант, я никому не уступаю в том, что касается усердия по отношению к моей августейшей государыне и моей щедрой благодетельнице. Это усердие воздействует, воодушевляет, всем управляет, приводит в действие то, что может быть полезным для службы ей и преумножить славу ее имени. Из этого источника и произошло сильное боевое снаряжение малых судов с крупнокалиберными пушками на Лимане, без которого турки одержали бы там верх, как при Буютр-дере, а может быть, нам даже было бы трудно сохранить Херсон.
Если бы это было делом рук обычного тактика, то он не преминул бы похвастать, что заранее уже рассчитал эффект от этого хода. Он бы доказал, что крупные суда, не имея возможности ходить по Лиману из‐за мелей, на которые рискуешь налететь в любой момент, могут подвергнуться успешной атаке малых судов с разных сторон, поскольку эти-то суда маневрируют легко и как угодно и благодаря своему плоскому строению находятся вне досягаемости пушек больших судов, а их выстрелы метят в ватерлинию и подводную часть.
Я припоминаю, мой дорогой князь, что многие смеялись над тем, как я хлопотал об этом снаряжении, считая это недостойным меня занятием, а иные не могли произнести названия сих судов, чтобы не гнусавить, подобно ослу. А я говорю и всегда буду говорить, что всякий иной на моем месте не построил бы ни единого судна. И что бы из этого вышло?
Что касается графа маршала Румянцева-Задунайского, то операции доверенной его командованию армии зависят непосредственно от него. Он доказал свое усердие по отношению к общему делу быстрой экспедицией генерала Казмитинева[1253] и другими действиями своего корпуса. Я могу Вас заверить, мой дорогой князь, что не имею никакого влияния на дела другой армии. Маршал имеет столько же власти, сколько и я, и он старше меня.
Взаимодействие в пользу армии, находящейся под моим командованием, ограничивается наступательными действиями с его стороны, чтобы отвлечь и разделить силы противника. По расположению его армии Вы видите, что на моей стороне нет ни одного подразделения, и к тому же я об этом не прошу.
Что касается операций армий Его Величества Императора, о которых здесь идет речь, то я не осмеливаюсь ничего говорить, придерживаясь принципа никогда не высказываться о будущем. Кроме того, этот столь обширный план превосходит мое разумение.
В этой части, дражайший принц, Вы мне чрезвычайно льстите. Вы знаете лучше меня, куда ведет Ваш путь, но я могу только заверить Вас в честности своего сердца, всегда питавшего к Вам склонность, связанную с чистой и искренней дружбой.
Со времени нашего первого знакомства я старался доказать Вам это, насколько от меня зависело, и я сохраню свою преданность до конца своих дней и лучше, чем кто-либо в мире.