Дорога навстречу вечернему солнцу

22
18
20
22
24
26
28
30

– Лет семнадцать прошло, – сквозь гудение мотора доносится Алешкин голос.

Если не больше.… От березовой рощицы осталось три полузасохших дерева. Огороды подступили к ним вплотную. А раньше между рощей и деревней был вольный, дивный, стрекочущий кузнечиками луг. Мы шли по нему – трава по колено, под той вон березой, тогда раскидистой и тенистой, мама расстилала покрывало, усаживала маленького Алешку. Он хлопал ладошкой, ловил солнечные зайчики, а мы тут же, в резной траве, искали землянику…

– Во-он крыша, узнаешь?

Еще бы! Светлый шифер и доска с набитыми поперек рейками. Забраться с земли на лавочку, пройти по пряслу забора, и, подтянувшись, – на крышу веранды. По доске, теплой, шершавой – до самой дверцы на чердак. В глубине – хрустящий пыльный шлак, толстая тетка – кирпичная труба и светопад острых лучиков сквозь дальнюю дощатую треугольную стену… Но лучики – вечером, когда солнце с той стороны…

Мы проехали между огородами и вырулили на нашу улицу. Высились новые дома с постройками. Улица изменилась, удлинилась, изменила очертания. Я вглядывалась, вглядывалась и вдруг испугалась – не могла найти наш старый дом! Брат притормозил, кивнул понимающе:

– Вон. Там какой-то бомж проживает. Полы, говорят, провалились, он так и живет, с проваленными полами…

Где? Неужели – этот? Сикось-накось заколоченные окна, без палисадника, зияющие дыры в заборе, подобие ворот с выбитыми дощечками.… Наш дом, высокий, аккуратный, нарядный, с узкими, но ясными окнами – и эта развалина?!

Но после, сколько я не видела наш старый дом во снах, он ни разу не явился мне незнакомой развалюхой, а – только прежним красавцем.

Больше я не крутила головой по сторонам… А вот у бабы Клавы на удивление все по-старому. Оказалось, я очень хорошо помню ее. Она же вздохнула:

– Как ты мать стала похожа…

Она поила нас чаем и отвечала на мои сумбурные вопросы, в основном – про бывших одноклассников.

– Груздев? Старший в городе живет, малый тут, спился. Саша-конопатый помер. Жена, Райка, похмелиться не дала. Митька с Настей живут, двое деток у них. У Лизки двое пацанов. Сережку Носова зарезала собутыльница…

Ой, хватит… Кошмарный сон, не иначе…

На обратном пути представлялось: были построены красочные декорации. Среди них жили и читали это настоящей жизнью. Но действо окончено, пришли рабочие сцены и убрали щиты. Р-раз – и нет цветущего луга, два – и упали нарисованные дома, три – унесли щит с рисунком бурлящего ручья.… И повеяло пылью от старой холстины на задней стене…

…Пока мы были в деревне, Капу забрали дальние родственники. Не видела сборов и не могу себе представить ее одетой. Все видится желтое сухое тельце среди вороха больничных простынок.

Кровать освободилась, санитарочка, по-кроличьи улыбаясь, мигом убрала клеенку, закатала матрац, унесла его на балкон. Взамен принесла не краше – линялый, полосатый, зато «проветренный», с того же балкона. Бросила подушку и покрывало:

– Устраивайся!

Я все это расстелила, накрыла простыней и легла, закинув руки за голову. Пружины, перетянутые проволокой, запели, устраиваясь подобнее, и я поняла, почему Капа всегда лежала наискось: так советовали пружины.

Едва задремала, а тут и ты явился. Пришлось собираться домой. Укладывала сумку, попеременно испытывая чувство облегчения и чувство тоски. Мама отстранилась чуть обиженно и не отозвалась, когда я чмокнула ее в прохладную щеку.

– Еще три дня, системы доставят, и Алеша увезет тебя домой. Люба тут поможет, обещала. А я поехала, мам?..