Дорога навстречу вечернему солнцу

Волосы, действительно, висели тусклыми прядями. Но, Люба знала, дело было не в уходе, а в нервном напряжении. Пока не пройдёт операция, так и будут висеть паклей, никакие шампуни не в силах помочь.

Глава пятая. Операция

С утра румяная Роза поставила Паше «сонный укол», и он вскоре стал вялым, искал, где бы прикорнуть. Медсестра зашла ещё раз, но Люба сама, надев белый халат, взяла сына на руки и понесла в операционную.

Хирурга ещё не было, у двери толпились студенты. Они часто ходили по больнице, забредали во все уголки. Неласковее всего их встречали в роддоме. Люба вспомнила, как однажды женщина, с начавшимися схватками, под горячую руку чуть не побила лупоглазого студентика, что полез к ней с расспросами… И сейчас один долговязый любопытный студент увязался за ней.

Люба уложила сына на кушетку, присела рядом. Мягкие светлые волосики прикрывали скрученное валиком Пашино «ухо», и Люба, спохватившись, попросила ножницы. Долговязый мигом прыгнул к лотку, подал инструмент, и она взялась осторожно обстригать прядки, убирая волосы в карман. Паша так и заснул под её руками, счастливо улыбаясь. Студент исчез, вошли хирург с анестезиологом. Люба, словно оставляя детскую спальню, выскользнула в коридор и бережно прикрыла дверь. Соседка в палате сочувственно всмотрелась в её бледное лицо.

– Не вздумай плакать, а то ему худо будет, – стёкла очков сизо поблёскивали, в них отражалось трёхстворчатое окно.

– Не ходи! – донеслось Любе вослед. Но она заторопилась, не зная, почему. И только остановилась, запыхавшись, под дверью операционной, как та тихо отворилась. Выглянуло лицо, почему-то с зеленоватым оттенком. Вышел анестезиолог, повязка болталась на груди.

– Что? – выдохнула Люба.

– Холодно в операционной. Надо бы грелку с горячей водой, в ноги парнишке, – и сутулая его фигура исчезла за дверью.

– Ох, эта перестройка! – ворчала санитарка, – Никогда такого безобразия не было! Отключили воду! Разве вот в столовой, в титане, осталось кипяточку…

…– Хорошо, – анестезиолог принял грелку, завёрнутую в полотенце. Потом снова появился из-за двери, запнулся взглядом о Любу, что замерла у окна, но ничего не сказал, двинулся вдоль по коридору.

Коридор был пустынным. Сон-час, больные – по палатам. Хирург, значит, там наедине с Пашей. Любе вдруг представилась операционная. Столик под яркими лампами, согнутая фигура старого хирурга. Спит сынишка, а душа его, явственно увиделось, висит над столом нежным облачком, и с тельцем её связывает серебристая нить. Душа – живо, доверчиво и с любопытством, без опаски наблюдает за тем, что делает врач… У Любы вдруг перехватило горло. «Не плачь!» – приказала она себе, но спазм выворачивал горло.

Она ходила вдоль окон, считала: семь шагов туда, семь – обратно. Под пальцами на шее билась жилка. Глаза были сухими. Потом она сбилась, потеряла счёт времени и молилась, забывая слова и начиная снова и снова. Не заметила, как анестезиолог тенью проскользнул за дверь операционной. Позже, во снах, дверь эта мучила её, вырастая до невероятных размеров, страшная, как плита.

Кто-то проходил мимо, она не различала лиц. Всем существом прислушивалась к тому, что происходило там, за дверью. Машинально опустила руку в карман, и в ладонь легли мягкие Пашины волосики. Она накрепко сжала кулак.

Мысленно представила спящего сына и увидела, что светлое облачко над ним исчезло. Там, за дверью, началось какое-то движение. Она ждала, но дверь всё равно распахнулась неожиданно. Появилась медсестра со скипетром системы в полных руках, следом – анестезиолог, который нес Пашу на руках. Голова сына была густо обмотана бинтом, на нём алело пятно крови. Ручка безжизненно свешивалась, посиневшая. Последним вышел серый, опустошённый хирург. Люба двинулась за ними, прижимая руки к груди. Операция, сказали ей позже, длилась три часа.

Глава шестая. Возвращение

Паша слабо дышал и медленно розовел. Синева не хотела уходить, залегла вокруг глаз и плотно сжатого ротика. Люба примостилась на краешке кровати, анестезиолог, которого Роза называла Димкой, сидел рядом на стуле.

Сухощавое лицо его, из-за узкой шапочки, казалось длинным. Заострённый подбородок, оливковая от усталости кожа… Но глаза его, карие, прекрасные – другого слова Люба не смогла бы подобрать, мягко светились. Он говорил негромко:

– Парнишку Бог хранил. Дырочку в кости можно было часами искать – и не найти. А мы ткнули наугад – и попали. А дома ещё в последний момент нашлась вот эта системка с гибкой иглой, иностранная… С дырочкой-то, говорю, шанс – один на тысячу. Будто руку кто навёл… А дозу рассчитал как? Дал наркоз и трясусь: как перенесёт парнишка? Второй такой операции никому не пожелаю. Всё на волоске держалось. Лучше взрослых оперировать… Ну чего ты ревёшь? Хотя теперь, конечно, можно. Да, поплачь…

Соседка тоже часто-часто заморгала глазами и, прерывисто вздохнув, вышла из палаты…