Сыгранная на немецких кораблях тревога была запоздалой. Катера Богорая уже разгуливали у самых бортов, расчетливо и точно выпуская торпеды по стоявшим на якорях железным махинам, лишенным хода и маневра.
Командир отряда, вытянувшись во весь рост на рубке, обнимая мачту одной рукой, в радостном возбуждении матерился несусветно, приговаривая:
— Бей и плакать не давай!.. Топи, в кровяную печенку… Не оставляй даже на развод!
Ближний разрыв снаряда обдал его водой, но Богорай только хохотнул в ответ. С него буквально как с гуся вода. Антон Баляба, придерживая штурвал одной рукой, дотянулся свободной до богораевского сапога, попытался стащить командира вниз. Но тот, отбрыкнувшись по-мальчишечьи, шумнул на Балябу весело:
— Не трожь!
На плаву оставались еще два вражеских эсминца. В бешеном беспорядке они били из орудий и пулеметов. На баках уже включили брашпили, лихорадочно выбирающие якорь-цепь. Вон уже лапа якоря показалась из воды, уже винты ударили за кормой, погнав дрожь по судну. Богорая обожгла мысль: «Неужели уйдет?» В это же время из темноты показались сторожевые катера. Плотной завесой огня они решили отсечь отряд Богорая от кораблей, оставшихся пока невредимыми. Но нет, видать, поздно спохватились адольфовы души. Богорай приказал двум своим кораблям идти наперерез охране, отвлечь ее, задержать. Сам же с ближним катером вышел в торпедную атаку.
Когда один за другим над рейдом вскочили высокие сочно-кровяные всполохи, когда прогрохотали над водой взрывы торпед, катера легли на обратный курс и — дай бог ноги! — почти не касаясь воды, понеслись в сторону открытого моря. Богорай по-прежнему стоял на рубке и, довольный, счастливый, шумел в микрофон:
— Молодцы, черти! Каждому по банке спирту и по двое суток увольнения на берег!.. А немец-то, немец не тот пошел… Это же надо так оплошать — хоть голыми руками бери. — Оглянулся вниз на старшину мотористов, прокричал: — Каро, что же ты уснул со своими «кочегарами»? Плетемся, как на арбе!
Каро понял жесты командира отряда, кинулся вниз к двигателям. И они уже не гудели надрывно, а звенели тонко, по-пчелиному, наращивая такие обороты, каких еще никогда не испытывали.
17
Обед на флоте — ровно в полдень. В этот час ухает комендантская пушка, бьют склянки: четыре двойных удара судового колокола.
Над палубами плавает смачный камбузный дух, учуяв который, слетаются крикливые чайки и суетливые воробьи. Далеко слышны бодрые наигрыши корабельных трубачей. Их трубы, будто словами, выговаривают приглашение: «Бери ложку, бери бак — выходи на полубак!» Обед — знаменитое время на флоте. Пускай война не война, заграница не заграница — ты должен жить своей жизнью, по своему расписанию. Палуба-то у тебя под ногами своя! Значит, и жить ты должен по-своему.
Когда бачковые подали на столы, Антон заметил в своей команде убыток.
— Бахмут!
— Есть!
— Где Азатьян?
— Только что был. Куда пропал — загадка.
— Разгадай, иначе — взыщу.
— Постараюсь, товарищ командир!..
Каро Азатьян явился только перед вечером. Бескозырку и воротник-гюйс потерял, фланелевка располосована на груди до пояса. Клеши заброжены до колен. Он вбежал на территорию порта, оттолкнув часового. Ругаясь по-своему, кричал что-то непонятное. Из его выкриков были ясны только три слова: «отец», «ребенок» и «фашисты». Загребисто размахивая руками, бегал из стороны в сторону, сильно клонясь вперед и едва не падая. Это был не Каро, а его чумное подобие. Наконец, разгорячив себя выкриками и пробежками, кинулся на катер, влез в пулеметное гнездо и с криком «Смерть фашистским шакалам!» секанул из пулемета по фелюгам, густо сбившимся в дальнем куту гавани. Почему он ударил по этим суденышкам, было непонятно. Вовсе мирные «скорлупины», возможно, и не немецкого происхождения, скорее польского. Но, видимо, глаз Каро, густо налитый хмелем, не нашел более подходящей цели. Каро строчил яростно, упиваясь, что-то выкрикивая, отрываясь от пулемета, потрясал над головой кулаками, вновь припадал к оружию.
ebooksa