Карта Богорая, складываясь ввосьмеро, как раз входила в его полевую сумку. Карта потертая, заношенная, но дорогая. Считай, всю войну прошла, верно служа командиру. В ее квадрате — вся Балтика. И не только водная поверхность обозначена, но и значительная часть прилегающей к ней суши. Справа, вверху, с восточной стороны, почти у самой каемки, на карте помечен Ленинград с его синими прожилками рек, каналов, с темно-коричневыми квадратиками, угольничками и кружочками районов и островов. В самом низу, слева, тоже у каемки, отступая на некоторое расстояние от моря в глубь суши, темнел Берлин. Он был похож на паука с его расходящимися в разные стороны дорогами: железными, водными, шоссейными. Богорай, случалось, высказывал свое желание вслух:
— Неплохо бы там побывать, а, матросы?
Если кто спрашивал недоверчиво, как, мол, туда попадешь, Богорай, словно подстегнутый чужим сомнением, оживлялся:
— Смотри, голова два уха, следи внимательно. — Тупым концом карандаша проводил невидимую линию к устью Одера, туда, где густо лепятся базы, порты, города, — такие, как Кольберг, Штральзунд, Свинемюнде, Штеттин. Спускался по карте вниз, точнее говоря, поднимался вверх по течению реки Одер, до самого канала Гогенцоллерн. Шел на запад по каналу, а достигнув реки Шпрее, перекладывал рули влево — врывался в Берлин. — А?!
— Здорово!
— Здесь бы собственноручно поставить точку! — подводил итог Богорай, поглаживая карту.
Поле карты испещрено пометками: переходы, стычки, места выбросок десантов, места потопления вражеских кораблей — все здесь помечено. Острова Эзель и Даго, полуостров Ханко, порты Таллин и Палдиски. Острова Финского залива тоже испещрены, особенно Сескар и Левенсаари. Финские шхеры, где ставились мины, где топились транспорты, тоже отмечены. Синие линии достают до Кронштадта, Ораниенбаума, Ленинграда. Затем стрелами указано обратное движение: Лужская и Копорская губы, остров Нарген, что у Таллина, острова Моонзундского архипелага. Ниже — Мемель, Либава, Данциг, Пиллау… Только коса Фриш-Нерунг осталась непомеченной, не успел пометить.
Карта Богорая перешла к Антону Балябе. Командир дивизиона передал ему и планшетку, в которой ее носил прежний хозяин.
Антон раскидывал карту в одиночестве, подолгу вглядывался в дорогие пометки, различал числа, количество потопленных судов, их тоннаж, вспоминал, как все это происходило, и в ушах его, вернее, в наушниках, звучал резкий до щекотки голос командира отряда:
— Баляба, в кровяную печенку… что ты рыскаешь? Держи прямо по курсу!
— Обхожу взрывы!
— Пусть они тебя обходят. Иди на сближение по прямой. И чтобы без промаха! За каждую пустую торпеду буду снимать голову!!
— Голов не хватит!
— Я добавлю!
Командир шумел, грозил, но Антону тепло, радостно становилось от его слов. Антон понимал, что они не по злобе говорятся. Часто бывает так, что доброе чувство скрывается под нарочитой грубостью. Как не хватает теперь богораевской брани, как тоскливо без нее на переходе. «Эх, командир, командир, как же ты так, а?..» — сверлила Антона беспрестанная мысль, и он чувствовал себя виноватым. Думалось, если бы не застрял тогда на мели — все бы обернулось по-другому… Антон тронул рукой планшетку, висевшую у левого бедра, мысленно видел все поле карты. Он хорошо знал желание Богорая. Ему жгла глаза жирная линия, прочерченная красным карандашом, линия, уходящая в гирло Одера, стремящаяся против течения вверх до канала, а там и до немецкой столицы. Антон надеялся, что таким и будет путь отряда. Но война повернула все по-своему. На Берлин пошли катера днепровцев.
Отряд Богорая уже близок был к цели. Он побывал в Свинемюнде, зашел в Штеттин. Казалось, до Берлина рукой подать. Но радио объявило о взятии нашими войсками рейхстага, о начавшейся массовой капитуляции берлинского гарнизона. Катерники поняли, что их помощь там уже не потребуется.
Катера держали путь на остров Борнхольм. Они вышли с Кольберга, отягченные десантом. Кормы низко сидели в воде. Бойцы морской пехоты, закутавшись в пестрые маскхалаты, тесно прижимались друг к другу, прятали лица от встречного ветра, сидели плотными рядами, опустив ноги в желоба торпедных аппаратов.
Катера шли открытым морем. Последний бросок, последний удар. Каким он выдастся: легким или кровавым? Для многих война уже позади, но для катерников и десантников она еще прячется на Борнхольме, датском острове, запирающем выход из Балтийского в Северное море. Там, на острове, орудия и пулеметы, там многотысячное войско. Как оно себя поведет? Добро, хоть свои самолеты над головою, спокойней себя чувствуешь, замечая в небе их серебристые крестики.
Истребители обнаружили немецкий караван, сообщили координаты на катера. Командир дивизиона задал новый курс, повел катера в атаку. Антону подумалось: «Ударю за Богорая!» Пристыл к штурвалу, глядя через ветровой прозрачный козырек рубки туда, вперед, где в сером отдалении вырисовывались над водой немецкие транспорты.
Но атака не состоялась. Караван, выбросив белые флаги, попросил пощады. Антон, круто переложив руль, прошелся вдоль высоченного борта немецкого судна, ругнулся в сердцах: «Гадство, такой замах пропал! — Тут же подумал: — А что, если, не замечая знаков, выброшенных на фалах головного катера, не слыша команды, выпустить все-таки штуку, отвести душу, а?!»
ebooksa