— В иных местах, балакают, агрогорода строят. Гудрон, водопровод.
— Куда нам до водопроводу! Хоть бы колодцев накопали. Бедный Фанас Евтыхович, как крот, роется в одиночку, но одному много не зробить.
— Воду подадут с Бердостроя.
— Для города не хватает, а тут еще ты с ведерком!
Разно судила Новоспасовка. А контора тем часом строилась. Поднимались светлые стены из силикатного кирпича. Цементировалось широкое крыльцо, ставились белые колонны у входа. Перед конторой разбили палисадник, обнесли его добротным забором. Посадили деревья. Особенно выделялись своим стремительным ростом стрельчатые тополя. На постаментах поставили две статуи — две женщины-колхозницы. У одной в руках книга — Конституция. У другой — дары полей. Обширную площадку перед конторой покрыли асфальтом. Местность враз преобразилась. Люди говорили:
— Так бы по всей слободе!
Слобода тоже строилась. На многих подворьях рядом со старой хатой вырастала новая. Да обязательно в три окна по фронтону, да чтобы с застекленной верандой и высоким каменным крылечком. И чтобы крыша легкая — шиферная, и водосточные трубы чтобы из оцинкованной жести, и чтобы отводили они дождевую воду прямо в «басеню».
Пустые участки занимаются молодыми новообразовавшимися семьями и превращаются в уютные обихоженные места.
Строится Новоспасовка, но народу в ней не прибавляется. Скорее наоборот — чувствуется утечка. Новоспасовца теперь можно встретить в любом конце страны: и на Ангаре, и в Норильске, и в Молодежном, и на казахстанской целине, не говоря уже о Донбассе, Ростове, Запорожье и, конечно, Бердянске. Порой Новоспасовка видится колодцем, из которого черпают, черпают, но окончательно вычерпать не могут. Видимо, так и должно быть? Пускай! Но колодцу, чтобы он постоянно поил, нужны внимание и забота: то венцы сруба сменить, то ствол подровнять и укрепить, то роднички почистить.
«Газик»-вездеход остановился, едва не уткнувшись в ворота Балябы облицовкой радиатора. Антон вынул из скоб увесистую перекладину, развел обе половины дощатых ворот. Взбив задним, пробуксовавшим, колесом пыль, машина вкатилась во двор и заглохла. Приоткрыв правую переднюю дверцу, Кравец высунул голову, осведомился:
— Гостей принимаете или нет?
— Гостям завсегда рады! — ответил Антон, приглядываясь: кто же там, в машине.
Кравец вылез легко, ладно. Управляясь одной рукой, одернул полы гимнастерки. Охрим Тарасович — он сидел за рулем — сперва свесил ноги с машины, затем, кряхтя, высунулся весь. Откинув спинку переднего сиденья, бойко выпрыгнул располагавшийся сзади незнакомый генерал — невысокого роста, непомерно широкий корпусом. Кисти длинных рук свисали ниже колен. «Квадрат, — подумал о нем Антон, — ей-право, квадрат! Кто такой?..» Охрим Тарасович, разминая ноги, подзадоривал сына:
— А ну, чи впизнаешь, чи нет? Я с одного погляду признал!
Антон увидел в петлицах обозначение рода войск: танкист. Скорее чутьем, чем сознанием, догадался:
— Семка!.. Семка Беловол! — он сгреб генерала за широкую талию, оторвал от земли, закружился с ним, теряя голову от радости.
У Беловола тепло защипало в глазах, он уткнулся скуластым лицом в грудь Антона, повисая на его руках, прохрипел глухо:
— Задавишь, чертяка!
Охрим Тарасович вынул изо рта недавно приобретенную трубку, изогнутую этакой закорючкой, махнул ею осуждающе в адрес сына:
— Таке, черт-те что! Устроил кумедию. Перед тобой все-таки генерал, не малая дытына, а ты его на руки. Куда оно годится!..