— Диду, шо вы шукаете?
— Ах, матери его бес! Чи вы не знаете — орден, той, шо за овец получил. Мабуть, знаете! И где он запропастился? Только что был тут, вот и дырочка от гвинта на пиджаке осталася, а его черт мае.
Холодным сквозняком потянуло по салону. Все замерли, боясь шевельнуться. Один только Таран чувствовал себя в автобусе вольно и раскованно. Женщина, сидевшая сзади, попросила передних:
— Скажите шоферу, чтобы отвез деда в больницу.
Таран перехватил ее слова, удивился:
— Кого, меня? Да вы что, девчата, сдурели? В больницу. Что я там буду робить? У меня ж дома никого немае. Бабушка Оляна, царство небесное, умерла. Охрим, затек мой, тоже меня покинул. А дома — хата, куры, садок — на кого же я их оставлю? Такое сказала!..
Люди поверили, что он и в самом деле здоров и рассуждает разумно, некоторые даже вздохнули облегченно. Но тут же услышали от Якова Калистратовича слова, повергающие в оцепенение:
— Я ось только найду его… Куда закатился, окаянный?.. И пойду до дому. Все выйдут, полажу под лавками и найду. Только что был тут — и нема. Вот кумедия!..
Его возили в больницу. Показывали в городской поликлинике. Обследовали в самом Запорожье. Подержали какое-то время в «желтом доме» — так попросту именуют лечебницу для помешанных — и выпустили на волю. Спокойный, покладистый, все понимает, рассуждает здраво. Свихнулся всего на одном пункте: на ордене. Вспомнит свою старую награду — теряет живой рассудок и пребывает в вымышленном мире.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
С весны буйно цвели абрикосы. И не пустоцветом обернулось дело, а обильным урожаем. Как-то все подошло одно к одному и привело к удаче. Сперва прошелестели спорые дожди, затем распогодилось. Земля разомлела, задышала парным духом. А в одно утро люди встали и ахнули: абрикосы стояли в цвету, словно в снегу. Розовато-белые, они дымились под солнцем, источая свежемедовый запах. И пчелы явились вовремя. Опушенные золотистой пыльцой, перебирались с одного цветка на другой, опыляя пестики. И ветерок помогал. Тот самый, восточный, сухой, о котором всегда говорили с проклятьем, делал сейчас благое дело: переносил пыльцу с цветка на цветок, с дерева на дерево. Он не бушевал, не ураганил, а был как раз таким, каким и должен быть в эту благословенную пору зачатия. И дожди принишкли, не обмыли цвет, не сгубили его. Словом, все сошлось, лучше не надо.
Лепестки цветения, пряно дыша, отслужили свою службу. Чуток сникнув, сорвались с места, закружились метелицей в подзолоченном и подсиненном пространстве. И когда абрикосовые деревья уже стояли оплодотворенные — голые, серые и невзрачные, словно после болезни, с едва вытыкающимися остриями бледно-зеленых листочков, озорной горячий ветер гонял их опавшую красоту по глухим задворкам и затравеневшим проулкам. Глядя на эти деревья, можно было уловить в каждом что-то до грусти схожее с зачавшей, поблекшей и подурневшей, но до бесконечности дорогой женщиной.
На конопатых веточках, среди обильной, но пока куцей молодой листвы зелено-бурыми пульками выткнулись плоды. Они заметно прибавляли в росте, желтея изнутри, словно впитывая в себя лучи щедрого дня. Медово светясь, темнели бурыми пятнышками-конопатинками.
Урожай выдался воистину весомый — даже ветви ломало. Всего богаче уродили окулированные абрикосы, или, по-простому сказать, прищепы. Но и обыкновенные жердели тоже не подкачали. Было их столько, что девать некуда. Все базары и в селах, и в Бердянске, и в Мариуполе завалили абрикосами. Продавали их не по весу, а ведрами, корзинами, ящиками. Бери не хочу! К концу базара, поняв, что им уже не продать свой товар, тетки упрашивали прохожих брать даром, только бы освободить тару и не нестись с грузом домой.
Над Новоспасовкой витал сладкий ванильный дух. Во дворах сушились разлупленные на дольки абрикосы и целые, с косточкой, жердели. Сушили их на чем попало: на листках фанеры, на снятых с петель дверях, на противнях, просто на досках, на шиферных и железных крышах, на пологих скатах летних кухонек, на решетах, в стиральных корытах, а то и просто на земле: как упали, так и лежали, подсушиваясь. А подсохшие собирались в мешки, торбы, сумки и отправлялись на чердаки с мыслью: «Зима все подберет!»
В этом году как раз и начали строить контору объединенного колхоза «Дружба» — завершилось укрупнение новоспасовских колхозов, начатое давным-давно, еще до войны. Отныне — конец раздробленности села: единое хозяйство, единое начальство. Все восемнадцать тысяч гектаров пахоты, все гаражи с автомашинами и тракторным парком, все скотные дворы, птицефермы, кузницы, ремонтные мастерские, грядины, парниковое хозяйство, ставки, луга, сенокосы, сады, виноградники, силосные башни и ямы, все низинные поливные земли с речкой Бердой — все теперь едино. Хорошо это или плохо? Люди говорят разно.
— Хто является хозяином колхоза?
— Хто? Председатель!
— Брешешь!
— А хто?
ebooksa