— Пазуха, гляди тут!.. — глухо, уже через маску, уст пел кинуть на ходу Юрий и опрометью подался вниз. Что-то ему подсказывало: разгадка там, у противопожарной системы.
Николай Кристопадов лежал на спине, левую руку откинул в сторону, правую держал у горла, словно пытаясь устранить то, что мешало дышать. Серое одутловатое лицо казалось мертвым, его уродовал болезненный оскал плотно сжатых крупных темно-желтых зубов. Юрий сорвал с себя маску, умело натянул ее на Крестопадова, пальцами разжал пошире его полуоткрытый рот, всунул загубник дыхательной трубки — такой же загубник, как у аквалангистов, — нажимая на кнопку байпаса, увеличил подачу кислорода.
Когда Крестопадов шевельнул рукой, потянулся, Юрий радостно подумал: живой! Тут же рассчитал, что надо делать в дорогие, малые, скупо ему отпущенные случаем секунды. Первым делом выхватил из раскрытого инструментального ящика пассатижи-плоскогубцы, ручки которых обмотаны темно-бордовой изоляционной лентой, закусил ими ось выключателя, провернул ее до необходимого положения.
Оставалось последнее: дотянуться до полочек, где находились маски со шлангами и баллонами, в которых заключена так необходимая дыхательная смесь. Он уже почти дотянулся, но не взял — не хватило сил. Ему показалось, по всему его телу прошел теплый облегчающий разряд. Через какое-то время пригрезилось, что стоит он у сталеплавильной печи, — видел печь, стоял возле нее, когда ездил в Мариуполь, на завод Ильича с экскурсией, — и всего его, с ног до головы, осыпает колючими искрами бурно вытекающего металла. И еще ему вспомнилось, как он брал в погребе скобяной лавки бензин для отцовского мотоцикла. Продавец сказал ему, что насос не работает, не подает сюда, в лавку, бензин из подвала. Юрий на всякий случай взялся за ручку насоса, погонял туда-сюда — действительно неисправный. Решил лезть в погреб и нацедить из цистерны в ведро. Продавец опять же предупредил: там столько испарений, что дышать нечем, — как бы не было беды!
— Не бойтесь! — только и сказал. Подхватив ведро, подался во двор, спустился в подвал. Он рассчитывал так: вдохнуть на воле, выдохнуть, когда выскочит снова на свободу. Но не донес выдоха. Кран цедил слабо, пришлось задержаться, довелось и выдохнуть и вдохнуть. Тотчас же голову охватила какая-то мелкая нудная звень, перед глазами замельтешили огненные мотыльки, много-много их, просто кутерьма. Долго потом солодило во рту и в гортани.
И теперь — мотыльки, мотыльки. И еще яркие листья буйного листопада, и какие-то блики, словно солнечное отражение в лужах, колючие блики. Ох как колют глаза, ох как колют тело!.. Все видимое покачнулось в одну, в другую сторону, начало медленно поворачиваться, поворачиваться, набирать ход, быстрее, быстрее — закружилось до холодного ветра на губах.
В следующий миг пришло ощущение, что мир остановился, замерев неожиданно резко. Он только для того и вращался, чтобы Юрий набрал инерцию. И когда набрал, движение прекратилось, и Юрий, словно выброшенный центробежной силой, стал удаляться, удаляться — плавно, медленно не чувствуя ни скорости, ни расстояния. Он двигался вверх и чуть вбок по ходу лодки, не ощущая среды, не сознавая, где находится: в воде ли, в воздухе, или уже в межзвездном вакууме? Только желанная невесомость и пьянящее чувство освобождения. То и дело спрашивал себя: почему мне так хорошо, за что мне так хорошо?.. Внизу, слева, ясно различимо покоилась подводная лодка, словно стеклянный, очень прозрачный пустотелый челнок. Посередине лодки, занимая почти всю ее длину и ширину, лежал он сам — это он остро сознавал, — Юрий Баляба. Лежал на левом боку, лицом вниз, положив голову на левую подвернутую руку, правую, словно доставая что-то, выкинул вперед, даже пальцы вытянулись напряженно. Ноги несколько поджаты: одна выше, другая ниже — словно едет человек на велосипеде. Странно как, недоумевал Юрий, я вижу сам себя, сам себя вижу!
Еще долго он, летящий в пространстве, замечал себя лежащим на палубе. Но потом перестал замечать.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В Северном аэропорту Антона Балябу встретила машина Алышева. Матрос-шофер, открыв дверцу, пригласил садиться. Антон очистил снег с подшитых кожей бурок, попеременно стукнув нога об ногу, поплотней запахнул демисезонное пальто, надвинул поглубже на голову шапку из рудого каракуля, опустился на переднее сиденье. Заскрипел черствый снег, вминаемый колесами машины, заработали «дворники», очищая ветровое стекло от наседавших белых мух.
Полуденные потемки, снежная кутерьма, странно гнутые березы на склонах, нарочито выкаченные на равнинные места огромные валуны, ажурные опоры линии электропередачи, шагающие бог весть куда.
Метелица разом исчезает, словно падает пелена с глаз и видится далеко, ясно. Из-за белых невысоких сопок чернильно встает небо. Горизонт очерчен с предельной чистотой.
Антону вспомнились слова сына. Когда прилетел в отпуск, рассказывал:
— Дальневосточные сопки высокие, островерхие, а наши, Снежногорские, вроде бы осевшие, покатые. Сразу видно, Снежногорская земля старше.
Антона тогда удивило слово «наши». Подумал: вот и привык Юраська к Северу, вот и обжился, коли считает его своим. А как, бывало, тосковал, как томился поначалу службы.
«Нету Юраськи, нету у меня сына…»
Ножевым уколом входит в него страшная мысль, парализует тело. Руки лежат на коленях отнявшимися палками, голова обессиленно падает на грудь.
«Нету сыночка…»
Он пытается воскресить его в памяти. Тянется широкими жесткими ладонями к вертлявой головенке, к худому тельцу, обтянутому вылинявшей майкой, пытается погладить или хотя бы просто притронуться. Но Юрко ускользает из рук.
— Куда же ты, сынку?
ebooksa