— День добрый, Лумумба. Телефон я вам вернул, уже все, не нужен. Здоровьем не интересуюсь, наплевать. Я предлагаю вам работу — простую и короткую, после чего я вас отпущу.
— Да ладно? Откуда отпустишь-то? — Рассвирепел Лумумба, которому постоянные боли в колене и туман в голове от таблеток и уколов характер не смягчили.
— Воспитанные люди говорят «Вы». Ко мне обращаться только на «вы» и «Папа Понедельник». Доступно? — Сухо спросила трубка.
— Ты что, дебил, бессмертный? — Потерял негр остатки самоконтроля.
— Я перезвоню, — трубка была повешена.
Рамон тяжело вздохнул, сидя над черной, как сажа, куклой, в теле которой, помимо всего прочего, лежали и волосы того человека, что сейчас был ему нужен. Жаль. Лица. Новый шрам. Как не верти, а это больно. Это очень, очень, очень больно и привыкнуть к этому нельзя. Отступить, правда, тоже. Но боль утомляла. Да, Рамон шел честно, он пил и применял только природные средства, среди которых, к счастью, были и травки с Веселого острова, о которых Серый Шут не знал. Да хоть бы и знал — это были не современные, запретные препараты. Но столько шрамов… Несмотря на всю силу духа и железное здоровье, хорошую регенерацию кожи, Рамон понимал — не факт, что у него хватит сил и воли на довершение всего, что задумано. Дело не во внешности. В женщине, что он называл «Моя», майянец был уверен. Настолько, что не задумался бы и о возможности варианта, имеет ли для нее значение его лицо, если кожу с него снять совсем, вместе с мясом, оставив голую кость. Как уже было сказано — увы! Рамон был счастлив и в любви. На мнение других женщин ему было наплевать с того момента, как он впервые вошел в то самое метро.
Дело было в болевом пороге. Когда твое лицо расползется мокрым листом бумаги, будет не до драки с городом. Но и других вариантов у него не было. Плюнуть на все? Нет. Постараться еще раз напугать всех, вместе с Сергеем Трофимовичем? Они уже напуганы. До икоты. Рамон знал, что улица забродила. Те люди, что так и лежали в больнице, с болью в животе, не имевшей ни объяснения, ни лечения, говорить могли. Могли и слышать. Те, кто их навещал, могли и то, и другое ничуть не хуже. Слухи покатились снежным комом, а Рамон не врал, обещая, что переговоры его с Шефом попадут к шестеркам — где Сергей Прокофьевич всех так легко сдал и выразил свое мнение об их ценности. Равиль уже благополучно вышел в окно, добавив слухам еще каплю достоверности. Шеф не бережет даже высшие эшелоны. Шестерки не знали, что хочет Папа Понедельник, да и плевать им было, теперь вопрос стоял иначе — втемную играл шеф, втемную рисковал их жизнями! Отказываясь от диалога с тем, кто звал себя «Папа Понедельник».
Больно. Просто больно. Нет. Не просто. Страшно больно. Во имя чего? Ответ известен. Стоит того? Вопрос слабости, но резонный. Да.
Больно. Очень больно. Поневоле воображение рисует, сколько нервов в лицевой ткани. И ведь Серый Шут не дал точной информации, каким будет какой шрам и где — точнее, что и сколько стоит для Рамона.
Больно. И — никого. Больше, чем никого. Его брат — на Веселом острове. Его друзья… У него не было друзей. Женщина, которую зовешь «Моя»? Нет права даже на краткую передышку, даже на…
Звонок. Телефонный звонок, на постоянно включенный и заряжаемый аппарат, в котором только один номер. Ее.
— Рамон, я сделала, что ты просил, — сказала та, кого он звал «Моя». Она никогда не здоровалась по телефону. Да и звонила впервые. Он не звонил ей никогда.
— Что ты сделала, Моя? — Рамон не сразу понял, что стоит, собранный, готовый к чему угодно, непонятно, почему, рука его легка на рукоять его старой навахи.
— Я жду ребенка, Рамон. Девочку, что ты просил, — спокойно ответила мамбо.
Рамон молчал. Он не смог бы сейчас точно анализировать свои чувства и не хотел, что бывало с ним крайне редко. Он был жив.
— Спасибо, Моя. Ты сделала мне два подарка вместо одного. Ты еще ответила на очень важный вопрос, — сказал Рамон, помолчав. Никаким не дрожащим, никаким не восторженным голосом. Словно маслице передать попросил. Его женщина знала, что значит, когда голос майянца теряет окраску — он счастлив. И она улыбнулась там. В Москве.
— Рамон, тут еще одна новость… Косточки падают неровно… — Сказал его женщина. Мамбо. Ее гадание на косточках, гадание Вуду, не было просто развлечением, вроде пасьянса белых.
— Для меня? Плевать, — спокойно сказал Рамон.
— Не плевать. И ты это знаешь. Но… Косточки неровно падают для нас с девочкой, что во мне. Не женское дело говорить мужу, что ему делать, а что нет, но женское спросить, что делать ей?
— Я отвечу тебе через несколько дней, Моя. У тебя есть несколько дней? — Голос Рамон нашел окраску — он стал ледяным. Он встревожился.
ebooksa