— Лучше, мама, и не спорь, пожалуйста, — вмешалась в разговор Клава. — Сама тоже убедишься.
— А ты-то как знаешь? — рассердилась Марфа Сидоровна. — Заладила, как сорока. Чего бы понимала…
Лицо Клавы вспыхнуло. Комкая в руках концы клетчатого платка, девушка отошла в угол.
— Ну, пусть, по-твоему, не понимаю. Зато колхозники все голосовали за Ковалева. Что же, они тоже не понимают? Кузин, может, и хороший, но только он отстал. И с людьми работать не умеет. Вот Бабах… Лучшим чабаном стал, а Кузин не хотел принимать его в колхоз. Говорит, пьяница мне не нужен. И еще есть факты. Валерий Сергеевич их приводил… А Ласточку кто хотел прирезать?
Марфа Сидоровна, присев на чурбачок, задумчиво смотрела на огонь в печке. Рядом Чинчей старательно раскуривала трубку. Эркелей, облокотясь о стол, дремала. После долгого и неловкого молчания Марфа Сидоровна ворчливо сказала:
— Конечно, вам, зеленым, легко обо всем судить. Поработали бы с наше… — Она бросила на дочь сердитый взгляд: — Ты вот ладно говоришь, а самой чуть туго пришлось — сразу в слезы. А мы не плакали. Ну, пойдемте провожать, а то опоздаем.
По дороге угрюмо молчали, думая каждый о своем. Одна Эркелей неугомонно болтала, а потом, приотстав, подставила Клаве ножку. Клава, смешно подскочив, чуть не растянулась на дороге. Эркелей это доставило большое удовольствие. Она залилась на всю улицу смехом.
— Да перестаньте вы! — строго прикрикнула Марфа Сидоровна. — Без балушек не могут.
Эркелей напустила на лицо серьезность, но, как только Марфа Сидоровна отвернулась, хихикнула, подтолкнула локтем подругу: дескать, смотри, какие строгие, пошутить нельзя.
— Хватит! — сердито сказала Клава и отвернулась от Эркелей.
Ворота Кузиных оказались широко распахнутыми. У самого крыльца стояла грузовая автомашина, в которую складывали разный домашний скарб. Вся ограда была забита колхозниками. Одни из них стояли праздными наблюдателями, другие, толкаясь, помогали грузить вещи.
— Спинку от дивана к кабине! Вплотную к кабине, говорю, ставь! — распоряжался снизу Кузин.
Он был, как всегда, в потертом, не застегнутом на верхние пуговицы полушубке. И, как всегда, лицо заросло седой щетиной. Только глаза — мрачнее обычного, больше обычного напухли под ними мешки.
Жена Григория Степановича беспомощно топталась на крыльце, ничего не делая и мешая другим. Вот ее толкнули большим узлом, она прижалась к перильцам и окинули взглядом, полным растерянности, толпившихся вокруг людей. Заметив Марфу Сидоровну, встрепенулась, неловко заспешила по ступенькам.
— Марфуша! Марфа Сидоровна! Цветы-то… Так я их выхаживала… Столько сил положила… Куда теперь? Ведь пока новые жильцы вселятся — они померзнут. Ты, Марфушка, возьми хоть фикус. Такой он хороший…
— Да как же его по морозу?.. Пропадет…
— И то правда… Ох, жалость…
— Анисья, ну что ты под ногами путаешься? — строго упрекнул жену Кузин. — Сама ничего не делает и другим мешает. Дались ей цветы. Нашла о чем сокрушаться. До цветов ли теперь? Хоть бы оделась. Скоро ехать, а она растрепанная… А Васятка где?
— А я тут, папа, — из кабины высунулась голова Васятки.
— Сейчас я, Гриша… Сейчас… — Анисья взяла Марфу Сидоровну за борт полушубка. — Всякое соображение я потеряла…
ebooksa