— Да как же? Ты предупредил бы…
— Вот и предупреждаю, — сказал с улыбкой Геннадий Васильевич.
— Да нет, Гена. Я тесто на вечер завела. Хочу пирожки с картошкой постряпать. Володька давно просит.
— Пирожки, Катя, потом, не уйдут.
Дело совсем осложнилось, когда подошла пора одеваться. Катя решила надеть свой единственный костюм песочного цвета, приобретенный в первый год их совместной жизни. Но Катя располнела, костюм оказался узким. Несколько дорогих платьев, сшитых три-четыре года назад, тоже стали тесными.
— Ну вот, а все на жизнь обижаешься, — подтрунивал Геннадий Васильевич, уже одетый в новый темный костюм.
Катя нервничала и, кажется, готова была разреветься. Она с трудом стянула с себя платье, швырнула на диван.
— Не пойду! Иди один, если хочешь!
Но все это теперь позади. Теперь Катя жадно смотрит на сцену. Лицо вдохновенное, и она совсем не похожа на ту Катю, которая час назад собиралась на концерт.
В антракте Геннадий Васильевич спрашивает:
— Так ты считаешь, что она способная?
— Очень даже! Ты же сам слышал, какой голос. Ей бы в музыкальную школу…
— Ну, школа — дело длинное. А вот ты могла бы с ней позаниматься?
— Я? — Катя смотрит на мужа с недоверием. — Конечно, могла бы. Думаешь — я теперь уж никуда не гожусь?
— Вот как раз не думаю! — Ковалев прижимает к себе локоть жены. — Так займись, Катя! Благодарное дело. Она век не забудет.
— Можно. Почему не заняться. — Катя говорит не очень уверенно.
— Так пошли, договоримся?
Геннадий Васильевич увлекает жену из фойе в зал. Они подходят к маленькой двери, ведущей за кулисы, и Катя начинает упираться, высвобождать свою руку из-под руки мужа.
— Подожди, Гена. Им теперь не до нас. Я завтра зайду. Зайду и договорюсь.
Ковалев разочарованно вздыхает.