Коренастый алтаец средних лет несмело переступил порог, стянул с головы шапку.
— Что скажешь? В сельпо, что ли, работаешь?
— В сельпо малость работал, а теперь не работаю, — алтаец, подступая к столу, широко и радостно улыбался. — Григорь Степаныч, принимай в колхоз. Чабаном буду…
Председатель хмыкнул, отвел в сторону глаза.
— Ишь ты, опять на баранину потянуло. Закуска неплохая. Нет, Бабах, не нужен ты мне.
Алтаец продолжал еще улыбаться, а брови его поднялись, глаза расширились.
— Почему так говоришь, Григорь Степаныч?
— Сам знаешь, почему… Воспитывать тебя еще надо — пьешь без просыпу.
— Эх, Григорь Степаныч… Пьешь… Пьешь… Вот тут, — он ткнул кулаком в грудь, — больно. Ой, как больно… — Голос у Бабаха дрогнул. Он повернулся и чуть не бегом выскочил из кабинета.
— Колхозник тоже нашелся… — бросил в сторону Геннадия Васильевича Кузин. — В тюрьме сидел, а теперь пьянствует. Когда я принял колхоз, вот таких тружеников человек пятнадцать было. Свита старого председателя, собутыльники… Насилу избавился от них. Несколько человек и сейчас еще треплются, как конский хвост на ветру.
— Возможно, Бабах изменился? — Геннадий Васильевич встал. Ему захотелось непременно поговорить с алтайцем. Он поспешно вышел из кабинета.
Бабах стоял около похожий на бум коновязи. Заметив на крыльце Геннадия Васильевича, он отвернулся, неторопливо зашагал вдоль улицы.
— Бабах, подожди! — крикнул Ковалев.
Бабах, не оборачиваясь, нехотя замедлил шаг. Ковалев нагнал его, и они некоторое время шли молча.
— Куда идешь? — спросил Геннадий Васильевич.
— Куда глаза глядят. Денег нет, а то бы пьяным напился.
— Какой интерес?
Бабах, не поворачиваясь, метнул в Ковалева злой взгляд.
— Когда человек места своего не найдет, что он должен делать, а?
— Искать это место. И не пить, конечно… Какой толк от этого?