— Э, хорошо говорить…
— За что в тюрьме-то сидел? Рассказывай. Возможно, и помогу.
Бабах начал рассказывать сначала неохотно, скупо, потом разоткровенничался. Когда-то уже давно, Бабах украл в колхозе барана. Его осудили. Пока отбывал срок, сынишка умер, а жена вышла замуж за другого. Бабах потерял от горя голову, запил. Он понимал, что поступает не так, что надо расстаться с водкой, взяться за дело, но не хватало сил. Бабах скитался по селу, подряжаясь на случайные работы, заработанное сразу пропивал. Хорошая женщина пожалела его. Она чабан, живет за пятнадцать километров отсюда, на стойбище. Бабах должен вступить в колхоз и переехать к ней. Он хочет жить по-новому, как все люди. Ему сына надо, а если дочка будет — тоже хорошо. Бабах станет много работать, чтобы в семье все были сыты и довольны.
Рассказ о простой, но нескладной жизни алтайца взволновал Ковалева. Искренность намерений Бабаха не вызывала сомнений. Бабах, конечно, всей душой стремится исправиться. Но его надо поддержать, иначе он опять свихнется. Непременно свихнется. Хорошо бы поговорить с женщиной, на которой Бабах хочет жениться. От нее многое зависит. Но в первую очередь надо поговорить с Кузиным. Нельзя так к людям относиться.
— Не горюй! — Геннадий Васильевич хлопнул Бабаха по плечу. — Все будет хорошо! Точно говорю!
Ковалев направился опять в контору, но Кузин уже стоял посреди двора, окруженный колхозниками. Говорили обо всем, значительном и незначительном. Заведующий овцефермой Пиянтин сообщил, что в третьей отаре у двух овец обнаружили чесотку.
— Убай, да ты знаешь, чем дело пахнет? — рассердился Кузин. — Помнишь, как мы маялись с этой заразой? И какой настриг получили? Надо немедленно отбить этих овец. Ветсанитара туда. Обследовать отару. Всех подозрительных выделить!
— Этих двух мы сразу отбили, а больше не заметно…
Геннадий Васильевич слушал, и на душе его вскипела горькая досада. Выходит, об овцах Кузин умеет заботиться, а судьба человека его не беспокоит. Почему это? Говорит Бабаху: «Воспитывать тебя еще надо». А кто же должен воспитывать, если ты первым отталкиваешь его?
— Сегодня же суббота! — вспомнил Кузин и обернулся к Ковалеву: — Пойдем, вынужденный холостяк, мыться. Правда, баня у меня черная, но пару за глаза.
— Спасибо. Я с удовольствием, — сказал Геннадий Васильевич, радуясь, что представляется удобный случай обстоятельно поговорить о Бабахе. Да и помыться не мешало.
Баня действительно оказалась тесной, закопченной, но жаркой. Григорий Степанович плескал на камни квас. Камни ядовито шипели, испуская клубы жаркого духовитого пара. Кузин, крякая от удовольствия, немилосердно хлестал себя веником по бокам, спине и плечам. А Ковалев сидел на корточках у порога и жадно глотал в приоткрытую дверь струю свежего воздуха.
— Ну и парщик из тебя!.. — смеялся с полка невидимый в пару Кузин. — Наш Васятка и то выносливей.
— Отвык. Давно в деревне не живу, — виновато оправдывался Геннадий Васильевич.
— А я вот еще поддам…
Когда, красные, утомленные, они пришли в дом, на столе уже весело посапывал самовар.
— Папа, а почему меня не взяли? — Черноглазый, скуластый мальчонка бросился со всех ног к Григорию Степановичу, схватил за рукав.
— Да тебя же не было, сынок, — Кузин сбросил накинутый на плечи полушубок и повалился на кровать, а Геннадию Васильевичу показал на диван. — Пойдешь с матерью. На первый пар тебе рано.
— Не рано! Не рано! — затопал ногами мальчишка.
— Как же не рано? Сколько тебе лет?
ebooksa