Две недели в сентябре

Иногда мимо проходила компания отдыхающих, державшихся за руки и бесцеремонно растянувшихся на всю ширину набережной, и несколько человек, которых вытеснили, тщетно пытались встроиться в ряд сзади. Некоторые прогуливались по двое: молодые люди прижимались друг к другу, а пожилые пары солидно вышагивали бок о бок, так что между ними неизменно оставалась узкая полоска света. Время от времени встречалась семья, члены которой явно разругались: они шли медленно, по одному, следуя друг за другом на расстоянии нескольких ярдов, и глава семьи (обычно отец) то и дело с нетерпением ждал, пока остальные его догонят. Но тогда остальные замедляли шаг, ждали, пока он двинется дальше, и не давали расстоянию между ними сократиться. Незнакомые друг с другом люди теснились на лавочках; они сидели совсем рядом, как влюбленные, но безучастно глядели на море. Малыши падали и опрокидывали ведерки со скользкими водорослями; старики в визитках, летних шляпах и белых туфлях, пошатываясь, ковыляли мимо.

Было забавно угадывать, кто есть кто в прогуливающихся компаниях: найти матерей и отцов было легко, замужних дочерей тоже, а вот с тетушками все было немного сложнее. Иногда кто-нибудь из взрослых решительно не вписывался ни в одну из схем семейных отношений: возможно, это был муж тетушки или же старый друг – наверняка одинокий зануда, которого брали с собой при условии, что он заплатит немного больше той доли, которая с него причитается.

Однако повсюду витал дух радостной, безудержной свободы. Здесь не было ни слуг, ни хозяев, ни клерков, ни управляющих – только мужчины и женщины, объединенные общей профессией отдыхающих. Одни из них были словно круглые колышки, которые решили дать покой больным бокам, натертым от попыток втиснуться в узкие квадратные отверстия, другие – словно колышки, которые уже успели изменить форму то ли благодаря своей податливости, то ли волевым усилием и поэтому не чувствовали боли.

Никого не волновало, кто их соседи: если они улыбались, вы улыбались тоже; если они говорили, вы говорили тоже – говорили о том, что вас окружает сейчас, а не о том, что осталось позади или ждет впереди. Может быть, это налоговый инспектор помог ребенку и собрал водоросли обратно в ведерко, а может быть, отца, который его поблагодарил, неделю назад вызывали в суд, потому что он не заплатил налоги. Но кого это волнует на море?

Они оказались напротив старого отеля, отделенного от набережной газоном, и мистер Стивенс остановился и посмотрел на часы.

– Так, – сказал он. – Чемодан!

– Ой, да ну его, этот чемодан! – воскликнула Мэри.

– Понимаю, не хочется с ним возиться, но надо. Обогнув пирс, они снова оказались во власти ветра и шли, преодолевая его натиск, но иногда он внезапно прекращался, и, перестав чувствовать его сопротивление, они чуть не падали. Повернув на тихую Сент-Мэтьюз-роуд, они остановились, посмотрели друг на друга и рассмеялись.

– Ну и ветрище!

– Наверняка без кораблекрушений не обошлось.

– Да. Вечером надо будет посмотреть, не запустят ли сигнальные ракеты.

Когда они вернулись, гостиная показалась им меньше – возможно, потому, что сами они как будто увеличились в размерах; они чувствовали необыкновенную легкость, и хотя ветер разгладил их лица и охладил кожу, внутри у них разливалось тепло.

Глава XIV

Мистер и миссис Стивенс жили прямо над крыльцом с колоннами, в большой комнате на двоих. Здесь было электрическое освещение, а на полу лежал большой тускло-зеленый ковер, местами неприятно липнущий к босым ногам. Но это была хорошая, просторная комната с высоким окном, из которого Молли иногда высовывалась, чтобы полить герань над входной дверью.

Дети разместились на третьем этаже: Дик и Эрни делили комнату с видом на задний сад, а Мэри жила в маленькой комнатке одна. У них были только газовые рожки, потому что, когда несколько лет назад в “Прибрежный” проводили электричество, Хаггетты не сочли нужным тратиться и ограничились первыми двумя этажами. Жаль, что им не хватило предусмотрительности обеспечить электричеством весь дом.

Молли, горничная, спала еще выше – в комнатке на чердаке, куда не был проведен даже газ, и там же, за стенкой, спала миссис Хаггетт, когда других свободных мест не оставалось. Помимо комнат, в которых жили Стивенсы, на втором этаже были еще две спальни и гостиная, а на третьем – маленькая спальня, но в течение последних лет некоторые из них в сентябре пустовали.

В этом году в “Прибрежном”, помимо Стивенсов, жили только два гостя, и оба бывали здесь раньше. Один из них, мистер Бернап, занимал спальню на третьем этаже и регулярно возвращался сюда уже пять или шесть лет. Стивенсы знали, что он парикмахер, который приезжает на море в высокий сезон, чтобы восстановить душевное равновесие в местном баре. Он уходил очень рано, торопливо позавтракав в своей комнате, и обычно возвращался уже после того, как Стивенсы ложились спать.

Это был тихий, добропорядочный молодой человек, которого мистер Стивенс только однажды встретил у ворот в воскресенье днем. Тот отступил, улыбнулся и с галантным жестом сказал: “После вас”. Мистер Стивенс сделал то же самое, и, помедлив, они оба протиснулись в калитку одновременно. Это была их единственная встреча, и Стивенсы вряд ли вообще узнали бы, что мистер Бернап живет с ними, если бы не звяканье подноса с завтраком, который несли по лестнице рано утром, и не щелчок открывающейся калитки около восьми часов, когда Стивенсы еще нежились в постели.

Другой гостьей пансиона была учительница, мисс Кеннеди Армстронг. В прошлом году она уже отдыхала в “Прибрежном” и теперь снова занимала боковую комнату на втором этаже, которая совмещала в себе спальню и гостиную. Миссис Хаггетт, понизив голос, сказала Стивенсам, что мисс Кеннеди Армстронг – леди и что у нее очень хорошие связи, но все же есть в ней что-то загадочное. Она двигалась бесшумно и медленно, и, хотя Стивенсы видели ее почти каждый день, они никогда не могли разглядеть ее лица. Она всегда в последний момент скрывалась в своей комнате, или в уборной, или тихонько уходила прочь по коридору. Иногда она исчезала так загадочно, что, как казалось Эрни, наверняка умела проходить сквозь стены.

Даже если им случалось наблюдать из окна гостиной за тем, как она выходит из дома, ее лица они никогда не видели. Она не спеша шла к калитке, закрывала ее за собой, устремив вперед мечтательный взгляд, и шагала по Сент-Мэтьюз-роуд, не смотря по сторонам.