– Возьмите мое.
Он дал мне золотое пенсне.
– Главное скажу я. Вас представлю экспертом. Имейте научный вид. Ничего полицейского. Вы – делегат Монакского конгресса, знаток французского опыта, светило криминалистики. Будут задавать вопросы – отвечайте кудряво и сложно, побольше специальной терминологии.
Ни про какую агентуру его превосходительство не спросил, вид имел победительный, и мне стало немного спокойней.
Началось думское совещание вполне мирно. Все участники показались мне приятнейшими людьми.
Хозяин кабинета, в котором проходила судьбоносная встреча, прославленный Родзянко, держался безо всякой сановности, очень любезно, сердечно пожал мне руку пухлой ладонью. Мягкой обходительностью он напоминал семейного доктора.
Егермейстер Балашов оказался довольно молодым еще человеком с превосходными манерами, настоящим аристократом в лучшем смысле этого слова. Усы у него были подкручены точь-в-точь как у меня, воротнички столь же безупречны, манжеты белоснежны. Пожалуй, мы были похожи на старшего и младшего братьев.
С особенным вниманием я рассмотрел председателя правой фракции Хвостова, коли он метит в наши будущие министры. Добродушный толстяк ответил мне открытой, симпатичной улыбкой.
Даже враг проекта Милюков нисколько не выглядел грозным. Немножко церемонный, по-профессорски слегка не от мира сего, но сразу было видно: такой и мухи не обидит.
Шеф жандармов с каждым приязненно поздоровался, осведомился о здоровье супруг, коих знал по имени-отчеству. Представил меня экспертом-криминалистом. Я учтиво поклонился, от чего с носа свалилось и заболталось на шнурке пенсне. Все заулыбались мой неуклюжести, что с психологической точки зрения было неплохо.
Мы сидели у круглого стола, будто равные: вершители российской политики и с ними я, мелкая сошка. Но неловкости я уже не испытывал. Мои соседи были люди интеллигентные. Одно слово – парламентарии.
И генерал Джунковский среди них смотрелся как свой среди своих. Теперь я понял, почему он явился без эполетов-аксельбантов.
Минут пятнадцать его превосходительство описывал проект и перечислял аргументацию в пользу предлагаемой реформы. Я сам не мог бы представить мое детище лучше.
– …Сейчас полиция тонет в потоке дел разной важности и сложности, уголовный сыск захлебывается, вынужденный заниматься и мелкими преступлениями, и крупными, и очевидными, и мудреными, – говорил Владимир Федорович. – От этого страдает закон, страдают обычные люди. Ныне же заработает система. Из всей массы преступлений специальный полицейский чиновник сразу будет выделять особо тяжкие и требующие немедленного реагирования. Один звонок – и с места срывается специально снаряженный автомобиль. В нем опытные профессионалы, каждый определенного рода, мобильная лаборатория и всё необходимое в зависимости от потребности. И такие группы будут существовать во всех губернских городах, даже в самых отдаленных. «Молниеносная бригада» будет подобна молнии, испепеляющей злодеяние, едва лишь оно совершилось!
Я почти совсем успокоился. Невозможно было представить, что кому-то не понравится это начинание, безусловно полезное и выгодное для всех кроме преступников.
Когда генерал закончил и предложил задавать вопросы эксперту, Балашов поднял палец и повернулся ко мне.
– Господин э-э-э Гусев, в прошлом году был ужасный случай в моем екатеринославском имении. Кто-то изрубил топором управляющего вместе со всей семьей. Уездная полиция прибыла и ничего не сделала. Три дня ждали следователя из губернии. Он походил, посмотрел, пожал плечами и отбыл восвояси, сказавши: «М-да, загадка». Так никого и не нашли, а в общем-то и не искали. Как бы проводилось расследование, если бы уже существовали ваши бригады?
Я расправил плечи.
– Тут особо тяжкое злодеяние нетранспарентного анамнеза, – начал я, памятуя наставление генерала употреблять побольше сложных слов, но егермейстер простодушно переспросил меня, что это такое, и я вспомнил инструкцию Воронина.
– Неочевидных обстоятельств и с неизвестными злоумышленниками.