«Она написала это в 1936 году, – сказала Ирина, и глаза ее смеялись. – Вы представляете? Нет, только представьте, какими запасами душевных сил надо было обладать, чтобы писать любовные строки на пике сталинских репрессий… И как сильны эти два прилагательных “незваный”, “несуженый”».
Я молча улыбнулась ей. Ирина была еще слишком молода и во всем угадывала любовь. Я же прочитала здесь совсем иное: молитву, душераздирающий призыв к сыну прийти к ней в снах пусть даже из далекой ссылки. Наверное, я тоже ошибалась. Поэма эта о смерти. О безнадежности любви.
Так или иначе, читатели всегда прочитывают между строками то, что хотят прочесть… У поэта же – особая, тайная связь с написанными строфами, а иногда он помнит и звуки, которые слышал, когда их писал, или шумы, мешающие ему творить. И зачастую понятое читателем совсем не совпадает с замыслом поэта.
Сама Ахматова сказала, что в поэзии Пушкина ей слышались водопады Царского Села. Звуки настоящей воды. Только одному поэту известно, откуда взялись его стихи.
III
Зеркала – таинственные предметы. Древние греки верили, что если женщина в дни менструаций будет долго неподвижно стоять перед зеркалом, то она ясно увидит, как покраснеет нижняя часть ее отражающегося живота. Наверное, кровоточило все тело Анны, так как зачастую я видела в зеркале женщину почти в багряных тонах. Я даже хотела спросить, как она сама себя ощущает, но Анну, похоже, ничуть не смущали странные цвета, и я передумала спрашивать. Анна опередила меня.
«Дорогая моя, другая Анна, – однажды вечером обратилась она ко мне, – иногда вы кажетесь мне совершенно красной. От макушки до пят. Странно красной, цвета запекшейся крови. Может быть, это из-за разделяющего нас стекла, но в прошлом я встречала людей такого цвета. Людей, которых я любила, обнимала, спала с ними».
Я посмотрела на свои руки. Ничего необычного. Зато руки Анны в зеркале кровоточили, а лицо пламенело.
«Кого вы имеете в виду?» – спросила я, пытаясь выровнять голос.
«Моего загадочного Осипа Эмильевича, конечно! Драгоценного друга, самого лучше собеседника. Осип как никто умел слушать. Как же мы смеялись! Иногда он был слишком строг и несправедлив к поэтам, гневался на их отношение к поэзии. Ему надоело их читать и размышлять над написанным теми, кто не прочел ни строчки его собственных стихов. Это очень огорчало Осипа, как огорчали и читатели. Он считал, что его читают совсем не те, кто должен бы. Он курил и стряхивал папиросу над плечом, отчего на его пиджаке вырастал целый холмик пепла». «Вы любили Осипа Эмильевича?»
Пламя в зеркале заполыхало сильнее. Казалось, за стеклом горел целый мир.
«Мы очень крепко дружили. Когда встречались, без конца смеялись и подтрунивали друг над другом. Когда я пытаюсь вызвать в памяти счастливые минуты жизни, то неизменно вспоминаю Осю.
Мы были неразлучны. Это была настоящая любовь, но не в ее плотской ипостаси. Мои чувства к нему были гораздо глубже и сильнее, может быть, именно поэтому он остается во мне таким красным. Этот человек для меня – воплощение чистейшей мечты. Мы очень часто встречались, беседовали, Осип приезжал в Царское Село навестить меня. Когда он влюблялся – а это случалось довольно часто, – то первой мне доверял свои секреты. Первой любовью Осипа была красавица художница, не помню ее имени.
Затем – Цветаева. Всем своим возлюбленным он посвящал стихи. Но я думаю, что в глубине души Осип боялся женщин, которых – и меня в том числе – считал нежнейшими созданиями, от которых можно ждать только неприятностей и горечи. Влюбленности Осипа рождали чудесную поэзию. В 1924-м он познакомил меня со своей молодой женой, Надей. Мы сразу же подружились. И подругами остались. Осип очень любил Надю».
«Разве не вам он посвятил своего “Черного ангела”?»
«Так говорят. Это одни из самых его ранних стихов. Мне он их никогда не декламировал. К тому же они и не были изданы. Как признавался сам Осип Эмильевич, в то время он не умел писать стихи о женщинах, они были еще слабыми и сумбурными. Я думаю, что появление на снегу черного ангела – результат его бесед в Шилейко обо мне: ведь Шилейко как-то так меня описывал… Черный ангел был его первой поэтической попыткой, и только так можно объяснить родство его стихов с моими. Вы помните эти стихи?»
Она не стала ждать моего ответа и принялась декламировать сама. Правильнее сказать, принялась их «пережевывать», как будто читала газетную статью.
«Думаю, он не любил Маяковского».
«Да, они были слишком разными. Расскажу вам один случай. В десятых годах мы часто собирались в “Бродячей собаке”. Однажды кафе было особенно переполнено, завсегдатаи шумно ужинали, среди них – Маяковский, Мандельштам и я. Вдруг Маяковскому пришло в голову вскочить и начать декламировать свои стихи, и его трубный бас смешался со звуками застолья. Мандельштам не выдержал, подошел к нему и строго произнес: “Маяковский, перестаньте читать стихи! Вы не румынский оркестр!” Мне стало неловко, наверное, и остальным. Маяковский, известный своими остроумными атаками, не нашелся что ответить… Да, Мандельштам был особенным, ни на кого не похожим. Его арестовали весной 1934 года. Ранним утром. Он написал эпиграмму на Сталина. Я так разволновалась, что у меня рука не поднялась заполнить анкету для проходившего в то время Первого съезда писателей, на котором, кстати, даже не упомянули его имени… Когда-то Мандельштама спросили, что означает слово “акмеизм”, и он ответил: “Акмеизм – это тоска по мировой культуре”…
ebooksa