«Ну что тебе сказать? – воскликнул он. – Ты всегда была такой. Непоследовательной. Ладно, не страшно. По крайней мере, я узнал великую поэтессу. Она завораживающая».
«Да, – ответила я. – Завораживающая».
Зеркало на стене напротив упорно молчало. Иногда молчание Анны становится ядовитым. Хотя, может быть, опять виновата я, может быть, я слишком навязчиво часами стою перед зеркальным стеклом. Настоящие подруги не давят друг на друга, чувствуют себя хорошо только свободными.
Я вышла пройтись по знакомым выдолбленным плитам своего квартала, без Анны. Кто-то рылся в мусорном баке в поисках съестного. Он обернулся и посмотрел на меня. Похоже, это был тот же самый человек, которого мы видели вместе с Анной. Может, кто-то другой. Все нищие – на одно лицо, лицо нужды. Кто-то выбросил консервную банку с третьего этажа. Заключенным никогда не дают в руки консервные банки, только их содержимое. Боятся, что перережут себе вены. А плещущиеся в глубине воды были водами Невы.
Я свернула налево и вошла в свой любимый парк. Аттическое небо выглядело голубее, чем обычно. Настолько, что лежащие на аллеях тени казались не серыми, а темно-синими.
Они сидели на лавочке. На Анне было темное длинное платье, черные туфли на низком каблуке, на шее белый жемчуг. Он – спортивного вида пятидесятилетний мужчина, обычно одетый. Я тут же узнала его: это был человек, который время от времени звонил мне и назначал свидание в своем или моем городе. Только сейчас он выглядел сокрушенным. Согнутая фигура говорила о том, что мужчина умолял о чем-то. Анна сидела очень прямо и строго смотрела на него.
«Эта история давно закончилась, – услышала я знакомый голос. – Разве вы не видите сами? К тому же вы такой… мещанин».
Мужчина согнулся еще больше. Размахивал руками, как размахивают крыльями раненые птицы. Прозрачность его слез контрастировала с тусклостью ее перламутра.
«Но это не может закончиться так, Анна! Я не успел дать тебе всего, что хотел».
Я не знала, что Анна может быть такой жестокой. Она вытянула руку, будто указывала на дверь. Ее тон не оставлял сомнений.
«Пожалуйста, уйдите! Это все, что я могу сказать».
Мужчина устало поднялся. Стал совсем маленьким, почти испарился. До ее плеча дотронулась не мужская рука, а легкий порыв ветра.
Я стояла недвижно, боясь пошевелиться.
Повернулась, чтобы уйти, опасаясь, что поэтесса узнает меня, и со всех ног бросилась домой. Хотелось плакать, не знаю почему. Наверное, потому, что меня предали. Но в то же время я чувствовала облегчение: тон ее голоса не оставлял никаких сомнений, Анна сделала то, на что у меня недоставало сил. Теперь я знала, почему мне хотелось плакать. От радости. Анна не покинула меня. Все было как прежде.
Входя в дом, услышала ее голос. Она была там. В моем зеркале. Смотрела на меня с легкой иронией, но по-дружески, по-домашнему, без тени упрека.
«Я не знала, что вы можете быть такой жестокой, – сказала она. – А это “вы такой мещанин” было сказано так по-русски! Должно быть, на ваш образ мышления повлияло долгое пребывание в моей стране».
Я с изумлением посмотрела на нее.
«Что вы так смотрите на меня? – Анна подняла левую бровь. – Я устала вас ждать и вышла прогуляться. Вы были в парке, с мужчиной».
Вот что сказала Анна другой Анне или, точнее, другая Анна – Анне. И не имело никакого значения, что случилось на самом деле. Вечер закончился чудесным и безмятежным.
IV
ebooksa