Деяние Луны

22
18
20
22
24
26
28
30

Кровь бросилась в лицо, разливаясь горячим пламенем по щекам, лбу, вискам:

– Ты… Что себе позволяешь?

«Боже, как же пискляво звучит мой голос! Где холодная бравада, где уверенность? Откуда это смятение? Почему щёки смущённо пылают, а сердце бешено стучит?»

Данила наклонил голову, оставляя между нами лишь несколько миллиметров, и прошептал:

– Можешь обманывать, если тебе так нравится, но…

– Но что? – я сердилась на него за это внимание, привыкнув к презрению и ненависти, что обычно отражались в его глазах, когда мы встречались взглядами. Так почему сейчас иначе? С чего вдруг эта доброта?

– Я чую ложь, – холодное дуновение просочилось между нами, скинув белые пряди мне на лицо, – особенно твою.

– Да ты что? – дёрнув головой в сторону, я удивилась тому, как легко разжались тонкие пальцы, отпуская на волю, но остановиться уже не могла, что-то внутри подначивало дерзить ему, разгоняя пустоту тёмными чувствами:

– Мистер – рентген?! И давно у вас эта суперсила, сударь? – я насмешливо подняла брови. – Хотя, куда уж мне до вас, великий мастер.

Прямолинейность не мешала Даниле притворяться. Он легко лавировал во лжи, не слишком задумываясь о моральности своих действий. Вот у кого совесть не просто спала крепким сном, а явно отсутствовала вовсе. Хотя и Костя был не лучше. Их обоих мотало от презрения к благодушию, причём оба этих чувства казались чересчур эфемерными, как тянущийся шлейф более сложной композиции.

Но мой выпад младший брат оставил без ответа, вернувшись к прерванному занятию. Как всегда, говорит, когда хочет, обрывая разговор в тот момент, как появляется желание его прекратить. От такого поведения рождаются глупые мысли. Кажется, что мои подначки его развлекают, что лишь, когда они достигают невидимой грани, тогда отстраняется, боясь, что кто-нибудь попытается её переступить. Интересно, что будет в тот момент, если одна из колкостей коснётся этой стены?

«И не сносить ей головы», – заметил внутренний голос.

«Возможно, – согласилась я с ним, – но любопытство даже страх не пересилит».

Головная боль всё усиливалась, и тошнота опять подступила к горлу. Мне так долго удавалось с ней бороться, не замечая, что состояние постепенно ухудшалось.

Лежание в снегу явно не прошло бесследно, и самовнушение оказалось бессильно против болезненных ощущений. А ведь я так надеялась, что, быть может, в этот раз, всё обойдётся, но, видимо, не судьба. Здоровье отказывалось улучшаться, реагируя даже на простое закаливание сильной ангиной. Что будет после многочасового лежания в лесу, страшно было представить.

Данила продолжал рубить дрова, не обращая внимания на то, что поленья скапливаются на снегу разрозненными кучками, и что я не бегаю больше рядом, забавно приплясывая.

Топор так быстро взлетал вверх, что грохот от удара сливался с предыдущим, превращаясь в монотонное гудение.

«Надо встать, – подумала я, приложив снег ко лбу, чтобы хоть как-то потушить огонь, разгорающийся внутри. – Если этого не сделаю, то опять будет насмехаться. А я не хочу… слушать его остроты», – слюна с трудом протиснулась в глотку, пытаясь побороть мучительное ощущение. Но оно всё росло, склизкой змеёй спускаясь по пищеводу в желудок, и там, сворачиваясь упругой спиралью, превращалось в огненного дракона, который сжигал внутренности своим пламенем, ворочая их могучими лапами.

«Будто чужого рожаю», – попыталась сострить я, стараясь подавить подступающую рвоту, но чудовище жаждало свободы и потому усиливало натиск, прогрызая себе путь к ней.

– Почему тут сидишь? – Даниила кинул на меня суровый взгляд. – Кто будет подбирать поленья?