Гостья

– Только я не хочу, чтобы эта преступная мания заставила меня испортить что-то в наших с тобой отношениях.

– Ты сам говорил, что это ничего не может испортить, – возразила Франсуаза.

– Это не может испортить ничего существенного, – продолжал Пьер, – но на деле, когда я беспокоюсь из-за нее, то невнимателен к тебе. Когда я смотрю на нее, то не смотрю на тебя. – Голос его стал настойчивым. – Я спрашиваю себя, не лучше ли было бы прекратить эту историю. Я испытываю к ней не любовь – скорее это связано с суеверием. Если она сопротивляется, я упорствую, но как только перестаю сомневаться в ней, она становится мне безразлична; и если я решу не встречаться с ней больше, то прекрасно знаю, что мгновенно перестану об этом думать.

– Но для этого нет никакой причины, – с живостью возразила Франсуаза.

Безусловно, если бы Пьер взял на себя инициативу разрыва, он не стал бы сожалеть; жизнь опять сделалась бы такой же, какой была до Ксавьер. Не без удивления Франсуаза почувствовала, что подобная уверенность породила у нее лишь своего рода разочарование.

– Ты прекрасно знаешь, – с улыбкой сказал Пьер, – я ничего ни от кого не могу получить; Ксавьер решительно ничего мне не приносит. У тебя не должно быть ни малейшего сомнения.

Он снова стал озабочен.

– Подумай хорошенько, это серьезно. Если ты считаешь, что в этом есть какая-то опасность для нашей любви, надо это сказать. Такой опасности я ни в коем случае не хочу подвергаться.

Наступило молчание. Голова Франсуазы стала тяжелой, она не чувствовала ничего, кроме своей головы, она ничего не чувствовала, у нее не было больше тела, и сердце ее тоже молчало. Как будто пласты усталости и безразличия отделили ее от себя самой. Без ревности, без любви, без возраста, без имени перед лицом своей собственной жизни она была лишь спокойным и равнодушным свидетелем.

– Все и так обдумано, – ответила она, – вопроса нет.

Пьер нежно обнял ее за плечи, и они снова поднялись на второй этаж. Уже рассвело, лица у всех были осунувшиеся. Франсуаза открыла застекленную дверь и вышла на террасу. Ее охватил холод, занимался новый день.

«А что произойдет теперь?» – подумала она.

Но что бы ни произошло, никакого другого решения она принять не могла. Она всегда отказывалась жить среди грез, но и замыкаться, жить в искалеченном мире не соглашалась. Ксавьер существовала, и отрицать этого не следовало. Надо было принимать все риски, которые предполагало ее существование.

– Возвращайся, – сказал Пьер. – Очень холодно.

Она закрыла дверь. Завтра, возможно, ее ждут страдания и слезы, но она не испытывала сочувствия к той измученной женщине, которой она снова вскоре станет. Она посмотрела на Поль, на Жербера, на Пьера, на Ксавьер и не испытала ничего, кроме безликого любопытства, и такого острого, что ее охватил радостный пыл.

Глава VIII

– Естественно, – сказала Франсуаза, – роль не совсем вышла, вы играете чересчур внутренне, но вы чувствуете персонажа, все оттенки правильные. – Она села на край дивана рядом с Ксавьер и обняла ее за плечи. – Клянусь вашей собственной головой, вы можете показать сцену Лабрусу. Это хорошо, знаете, это действительно хорошо.

Успех был явный. Чтобы добиться от Ксавьер согласия прочитать ее монолог, пришлось умолять ее целый час, и Франсуаза чувствовала себя совсем без сил. Но все бессмысленно, если теперь она не заставит ее работать с Пьером.

– Я не осмелюсь! – в отчаянии заявила Ксавьер.

– Лабрус не такой страшный, – с улыбкой заметила Франсуаза.