Гостья

– Есть такое, – смущенно согласился Пьер. Он улыбнулся в пустоту, и на его лице появилось выражение счастливой невинности, которое Франсуаза видела у него только во сне. – Она пригласила меня к себе выпить чая и впервые, когда я поцеловал ее, вернула мои поцелуи. До трех часов утра она оставалась в моих объятиях с видом полнейшего самозабвения.

Франсуаза почувствовала легкий укол в сердце; ей тоже придется научиться преодолевать себя. Ей всегда было мучительно сознавать, что Пьер может обнимать это тело, дар которого она даже не сумела принять.

– Я говорила тебе, что в конце концов ты будешь спать с ней. – Улыбкой она попыталась смягчить резкость своих слов.

Пьер неопределенно махнул рукой.

– Это будет зависеть от нее, – сказал он. – Я, конечно… но мне не хотелось бы вовлекать ее во что-либо, что могло бы ей не понравиться.

– Темперамент у нее не весталки, – заметила Франсуаза.

Едва она произнесла эти слова, как они жестоко вонзились в нее, и она слегка покраснела. Ее страшило видеть в Ксавьер женщину, с женскими аппетитами, однако от истины было не уйти: «Я ненавижу чистоту, я из плоти и крови». Всеми силами Ксавьер восставала против того смутного целомудрия, на которое ее обрекали; в ее скверных настроениях проглядывал ожесточенный протест.

– Безусловно, нет, – согласился Пьер, – я даже думаю, что она будет счастлива, лишь когда обретет чувственное равновесие. Сейчас у нее кризис, ты не находишь?

– Именно так я и думаю, – подтвердила Франсуаза.

Возможно, поцелуи и ласки Пьера как раз и пробудили чувства Ксавьер; наверняка этим не сможет все ограничиться. Франсуаза внимательно посмотрела на свои пальцы; в конце концов, она свыкнется с этой мыслью, и так уже неприятное ощущение, казалось, гораздо меньше тяготило ее. Поскольку она была уверена в любви Пьера и нежности Ксавьер, никакое видение не сможет больше нанести вреда.

– То, что мы от нее требуем, не совсем обычно, – сказал Пьер. – Мы вообразили такой образ жизни лишь потому, что между нами двоими существует исключительная любовь, а она не может с этим смириться, поскольку и сама исключительная личность. Легко понять, что у нее бывают моменты неуверенности и даже протеста.

– Да, нам нужно время, – согласилась Франсуаза.

Она встала, подошла к ящику, который Пьер оставил открытым, и запустила руки в разбросанные бумаги. Она и сама грешила недоверием, обижалась на Пьера за оплошности, нередко вовсе незначительные, она хранила, не раскрывая, множество мыслей, которые должна была бы открыть ему, и зачастую скорее стремилась не понять его, а опровергнуть. Взяв какую-то старую фотографию, она улыбнулась. Одетый в греческую тунику, с кудрявым париком, Пьер глядел в небо, такой молодой и суровый.

– Вот каким ты был, когда в первый раз явился мне, – сказала она. – Ты совсем не постарел.

– Ты тоже, – заметил Пьер. Он подошел к ней и склонился над ящиком.

– Мне хотелось бы, чтобы мы посмотрели все это вместе, – сказала Франсуаза.

– Да, – ответил Пьер, – тут полно забавных вещей. – Он выпрямился и положил свою руку на руку Франсуазы. – Ты не думаешь, что мы напрасно ввязались в эту историю? – в тревоге спросил он. – Ты веришь, что мы сумеем с ней справиться?

– Иногда я в этом сомневалась, – отвечала Франсуаза, – но этим вечером ко мне вернулась надежда.

Она отошла от комода и села перед своим стаканом виски.

– Сама-то ты что чувствуешь? – спросил Пьер, сев напротив нее.