Гостья

– В таком случае дружба невозможна, – сказал Пьер.

– И тогда как из этого выпутаться?

– Не знаю, – отвечал Пьер.

Ксавьер никогда не отрекалась; как бы высоко она вас ни ставила, даже когда нежно любила вас, для нее вы оставались неким объектом.

– Это непоправимо, – признала Франсуаза.

Она улыбнулась. Пришлось бы убить Ксавьер… Она встала и подошла к окну. Этим вечером Ксавьер не отягощала ее сердце. Франсуаза приподняла занавеску; ей нравилась эта маленькая спокойная площадь, куда жители квартала приходили подышать воздухом. Старик, сидевший на скамейке, вытаскивал из бумажного пакета еду, ребенок бегал вокруг дерева, листву которого с металлической определенностью обрисовывал уличный фонарь. Пьер был свободен. Она была одна. Но внутри этого различия они могли бы вновь обрести единение столь же сущностное, как то, о котором с излишней легкостью она когда-то мечтала.

– О чем ты думаешь? – спросил Пьер.

Ничего не ответив, она взяла руками его лицо и покрыла поцелуями.

– Какой хороший вечер мы провели, – сказала Франсуаза. Она радостно сжала руку Пьера. Они долго вместе смотрели фотографии, перечитывали старые письма, а потом совершили большую прогулку по набережным, Шатле, Центральному рынку, обсуждая роман Франсуазы, свою молодость, будущее Европы. В первый раз за несколько недель у них состоялся такой долгий разговор, свободный и беспристрастный. Наконец этот круг страсти и тревоги, в котором их удерживало колдовство Ксавьер, был разорван, и они вновь обрели себя крепко связанными друг с другом в сердце огромного мира. Позади них простиралось безграничное прошлое; на поверхности земного шара широкими мазками расстилались континенты и океаны, и чудесная уверенность существовать среди этих бесчисленных богатств вырывалась за тесные пределы пространства и времени.

– Посмотри, у Ксавьер горит свет, – сказал Пьер.

Франсуаза вздрогнула; после столь свободного полета она не без мучительного шока приземлялась на темной улочке перед отелем; было два часа утра, с видом настороженного полицейского Пьер рассматривал освещенное окно на темном фасаде.

– Что тут удивительного? – спросила Франсуаза.

– Ничего, – ответил Пьер. Он открыл дверь и торопливо поднялся по лестнице. На площадке третьего этажа остановился, в тишине слышался шепот голосов.

– У нее разговаривают. – Пьер замер, прислушиваясь; Франсуаза, держась за перила, тоже остановилась несколькими ступеньками ниже него.

– Кто это может быть? – спросил Пьер.

– С кем она собиралась выходить этим вечером? – поинтересовалась Франсуаза.

– У нее не было никаких планов, – ответил Пьер. Он сделал шаг. – Я хочу знать, кто это.

Он сделал еще один шаг, скрипнула половица.

– Тебя услышат, – сказала Франсуаза.

Пьер заколебался, потом наклонился и стал расшнуровывать ботинки. Порыв отчаяния, более горестный, чем все те, которые она до той поры знала, охватил Франсуазу. Пьер осторожно крался между желтых стен. Он приложил к двери ухо. Одним махом все было сметено: и этот счастливый вечер, и Франсуаза, и мир; существовали только этот молчаливый коридор, деревянная панель и шепчущие голоса. Франсуаза с тоской взглянула на Пьера. В этом затравленном человеке с признаками помешательства на лице она с трудом узнавала любимое лицо, на котором только что видела такую нежную улыбку, обращенную к ней. Она поднялась по последним ступенькам; ей казалось, что она позволила обмануть себя этому ненадежному проблеску сознания безумца, которого любое дуновение способно снова ввергнуть в психоз; эти разумные, спокойные часы были всего лишь некой ремиссией без будущего, исцеления не будет. Пьер на цыпочках вернулся к ней.