— А ты веришь сочувствию?
— Верю ли? Но вся природа полна сочувствием. Посмотри: когда солнце так ярко светит и воздух так тепел и живителен, что грудь наша, кажется, расширяется и как будто бы, чувствуя недостаток одной жизни, мы хотим обнять всю природу или слиться с нею, — подойди тогда к цветам, посмотри, не кажется ли тебе, что жасмин, эта бедная резеда сочувствуют тебе… Мне кажется, я вижу, как трепещут их чашечки, открывая свои бесценные ароматы…
— Видишь ли, Зоя, мне кажется, что цветы приобрели способность сочувствовать людям с тех пор, как люди потеряли ее в своих положительных целях.
— Ах! ты клевещешь на людей.
— Нет. Попробуй в подобную минуту поискать сочувствия у людей. Какой взор ты встретишь? Ух! обледенит, как взор воскового автомата.
— Но ты не пробовала, Мери; ты осудила не узнавши.
— Право? Не угодно ли говорить им о сердце и сочувствиях, тогда как они с ног до головы заняты своими лакированными сапогами.
— А они думают, быть может, что ты занята своею шляпкою…
— Их особою, Зоя. Поверь мне, они уверены, что ничем нельзя заниматься, кроме их бесценной особы… Вот почему я никогда не могла любить. Когда я рассматривала ближе людей, которые… мне нравились, я находила их та-ними мелочными в их притязаниях, такими пустыми в их фантастическом эгоизме, что очарование мое исчезало, как румяна на лице старой кокетки. Нет, Зоя, люди не стоят любви.
— Ты не любила, — шептала Зоя.
— И не хочу любить. Я выйду замуж, потому что это необходимо. Видишь ли, Зоя, все мы… я не знаю, как это делается, но в свете никто не доволен положением, в которое поставила его судьба; ты бедна — ты хочешь богатства; богата — хочешь знатности, связей; и это есть — ты найдешь еще что-нибудь, что тебе необходимо надобно. Словом, кажется, что бы ни делала для нас судьба, а все будто не доделывает. Женитьба выдумана для поправления этих недоглядок судьбы. Для мужчин — это часто окончательная попытка, для женщины — всегда единственное средство. Вот теперь, например, говорят, что жених мой весь в долгу; он очень хорошо делает, что ищет жениться на богатой, и что ни говори его тетушка, а я знаю, что он влюблен в les beaux yeux de ma cassette[39], и не осуждаю его.
— Мери! Мери! это ужасно! И ты пойдешь за него?
— Почему же нет? Мне есть чем жить; но у меня нет ни связей, ни родства. Князь богат и тем и другим. Право, мне кажется, мы созданы один для другого. Он введет меня в лучшее общество, а я дам ему средства поддержаться в нем. Вообще люди немного стоят; но я нахожу, что гораздо лучше их переносить в хорошем оттиске, чем в лубочном. К тому же, знаешь ли? Мне всегда хотелось быть княгинею.
— Тебе! А кто же больше твоего смеется над тщеславием?
— Потому-то, что эта страсть в людях доходит до смешного и я могу ею пользоваться. Я буду принимать поклоны моему сиятельству, как принимаю теперь от моих вздыхателей любовь к моей шкатулке.
— Перестань, перестань, Мери. Нет, ты клевещешь на себя; у тебя не такое сухое сердце.
— Узнай жизнь, Зоя, и ты не станешь этого говорить. К несчастью, мы, женщины, выучиваемся считать на счетах, когда уже нечего считать. Я хочу идти другою дорогой — вот и все. И верь мне, это совсем нетрудно. Любовь, сочувствие — все это прекрасные вещи; но если они существуют, то гораздо реже, чем тот цветок, что расцветает один раз в целое столетие, предполагая, что они существуют, разумеется; поэтому я почитаю напрасным трудом искать их. А ты знаешь, стоит только убедиться в невозможности вещи, чтоб перестать желать ее.
— Боже мой, Мери! И эта веселость скрывает такое глубокое несчастье?
— Несчастье? Что может быть ужаснее известности, что мы должны умереть? А между тем это не мешает нам жить беспечно и весело. Надобно только забыть… эти детские бредни, Зоя; прости мне это слово.
— Забыть для того, чтоб жить весело?
ebooksa