Секретарша. Что же, матушка, не таюсь. Конечно, Гвоздев не ученый и запрещено ему лечить — разумеется, фершал, нельзя же, а я всегда скажу: он Вариньку мою от смерти спас, и я никому другому не поверю.
Стряпчиха. Вот беда, что он испивает-то очень, Маргарита Ильинишна.
Секретарша. Ну, уж это несчастие! А могу сказать, преусердный и искусный человек. Я век мой его не забуду. Ну, да об этом в доме городничего и говорить нельзя.
Казначейша. А я все думаю о Вере Яковлевне, что тут есть что-нибудь другое.
Становая. А что же такое?
Судейша. Я слышала от одного человека, что на Павла Яковлича был послан донос; так не уведомил ли его кто под рукой?
Становая. Так она просить за него едет?
Секретарша (
Становая. А, быть может, не переводят ли его куда? Я слышала стороной, не знаю, не вздор ли только, будто губернатор обещал его в полицмейстеры.
Стряпчиха. Хорош будет полицмейстер! Куда ему! Он и здешними мещанами не справит.
Секретарша. Ох вы барыни! Все вы толкуете, а как знать, что оно на самом деле? Подумайте, у Веры Яковлевны племянница на возрасте, невеста; а она ведь женщина дальновидная.
Судейша. Очень дальновидная…
Становая (
Секретарша. Я этого не говорю; может быть, повеселить племянницу.
Стряпчиха. О, нет! Для этого она денег не бросит.
Становая. Маргарита Ильинишна! А сколько Зое лет?
Секретарша. Да ведь будет лет шестнадцать.
Стряпчиха. Что это, Маргарита Ильинишна! Уж года три я все слышу шестнадцать.
Судейша. Да не больше. Ведь еще четырех лет нет, как умерла покойная Луиза Карловна. А она осталась после нее лет двенадцати.
Стряпчиха. Четырнадцати, поверьте.