Любовь и проклятие камня

Вернувшись в Сонгюнгван, Чжонку долго не мог уснуть, ворочаясь и мешая спать соседу по комнате. А на другом конце Ханяна не могла уснуть его возлюбленная Сонъи. Как она не пыталась перестать думать о Чжонку, ничего не получалось. И обоим было невдомек, к чему приведет их любовь…

[1] Дочь короля Муджона, (1435–1473), старшая сестра Танджона.

[2] Обращение к старшей сестре в Корее для мальчиков и мужчин. Для женщин – онни.

[3] Это было сделано для того, чтобы будущие ученые умы оставались трезвы в своих суждениях и могли с чистым сердцем помогать своему королю благородными и благочестивыми советами.

[4] Девушка, входящая в дом на правах наложницы, как бы выходила замуж. На ней в этот день был надет тот же наряд, что надевали и законные жены в день свадьбы. Единственным отличием являлся головной убор.

[5] Это до сих пор практикуется и в современной Корее. Сводные брат и сестра не могут заключить брак, потому как после свадьбы дети жены автоматически становятся детьми мужа, и их вносят в семейный реестр новой семьи. То, что они не имеют общих родителей по крови, значения не имеет. В Корее до 2012 года даже однофамильцам не разрешалось вступать в брак.

Глава двадцать седьмая.

Время шло. После расторжения договора с торговцем из купеческой гильдии, госпожа Им Саран еще раз приехала с предложением от другой семьи, но Елень, едва услышав слово «наложница», тут же отказала. Саран не стала настаивать. Когда Елень провожала подругу, сознание кольнула странная мысль:

«А ведь у нее сыну восемнадцать лет, и он не женат. Не женат как раз по той же причине, по какой и Сонъи не замужем: из-за свадьбы принцессы Гёнхе. Тогда Шиу был обласкан двором, имел огромное влияние, и они даже не смели предложить нам союз. Тогда мы были гораздо выше их по статусу, а сейчас? Саран говорит, что относится к Сонъи, как к дочери; но с брачным договором для своего четвертого сына не спешит. Если подумать, от такого союза я бы не стала отказываться. Но Саран найдет для сына партию получше, чем дочь изменника и наложницы. Как бы она не относилась к Сонъи, в первую очередь она подумает о мнении окружающих. Никто не встретит этот брак с радостью. Никто не одобрит его. Никогда».

Елень и раньше не относилась предвзято к людям. Скорее, напротив. Даже жеманству и игре жен чиновников пыталась найти оправдание. Эти женщины не лицемерные. Само общество принимает одних и не принимает других. Само общество диктует правила. Как же им не соответствовать или вовсе попирать их? Была мера, под которую подгонялись все. Ты не должен быть хуже или лучше. Ты должен соответствовать стандарту. Быть таким, каким тебя примет общество.

Елень прекрасно помнила, как все вокруг воспротивились браку Пак Шиу на чужеземке. Она тогда смешно коверкала слова. Училась опускать голову в разговоре с незнакомыми мужчинами. Училась сидеть, как подобает жене дворянина, и молчать. Вот это давалось трудней всего. Нельзя было говорить раньше того-то и того-то. Этому нельзя перечить, а этой надо поддакивать, даже если не нравится. Елень и вовсе не ходила бы на все эти дамские собрания, кабы не дети: их нужно было пристраивать.

Сыновья были стариками по здешним меркам. В 25 лет они только отправили первые брачные предложения, но из-за все той же свадьбы принцессы торжество пришлось отложить. А до 25 лет Хванрё и Хвансу жили где-то между Пекином и Ханяном. Они не занимались торговлей, но налаживали отношения с разными китайскими купцами: отец ведь как никак был советником короля по торговым делам. Но это было еще при короле Сечжоне. А уж как тот угас…

Да что думать сейчас об этом? То дела давно минувших дней. Елень не отступила от идеи заняться гончарным делом. Нашла в мастерской старый дневник деда, куда тот записывал хитрости ремесла. Женщина с увлечением читала старые поистертые записи и понемногу постигала гончарную науку.

Однажды Соджун освободился днем. Вернее, его отпустили раньше, так как на днях предстоял отъезд студентов Сонгюнгвана в тренировочный лагерь. Соджун должен был ехать туда в качестве наставника. Капитан слышал спор начальника стражи Син Мёна с чиновником из Палаты Церемониала о невозможности того, чтобы учителем был сын министра финансов Ким Соджун, так как тот не сможет обучить студентов чему-то хорошему, ведь сам не достоин примера. Син Мён слушал доводы чиновника и помалкивал, а когда заговорил, Соджун замер за дверью. Сердце бешено заколотилось.

— Вина капитана Ким в том, что он сошелся с неподобающей женщиной? А как же замминистра Сон или главный королевский врач Чжин? Если меня не подводит память, эти двое завсегдатаи Бёнгвана, а господин Пак даже привел в дом наложницу из кисэн, говорят, она моложе его внучки! Мне все равно, с кем делит ложе мой подчиненный. Для меня важным является лишь то, что он мастер своего дела! Я в твердом уме и крепкой памяти даже в шутку не встану против капитана Ким с боевым клинком! По сравнению с ним, я просто неплох в схватках на мечах.

— Он настолько опасен? — ляпнул чиновник.

Син Мён едва сдержался, чтоб не ударить, скрипнув с досады зубами.

— Он настолько хорош! И обучать умеет! Да если бы он ушел из магистрата в вольные учителя, уже ел бы с золотых блюд! Едет он и точка!

С этими словами Син Мён вылетел из стражницы и, не заметив своего подчиненного, стоявшего в тени, прошел мимо, ворча проклятия в адрес чиновников. Потом начальник стражи нашел Соджуна и рассказал о предстоящем отъезде. Капитан смотрел на Син Мёна, по лицу которого бродили тени, и не выдержал.

— Господин, я могу остаться. Вы не должны за меня…