Любовь и проклятие камня

22
18
20
22
24
26
28
30

— Вы показали мне, какими могут быть чувства. Я вас до самой смерти не забуду.

— Сонъи…

Но девушка вдруг развернулась и выскочила из комнаты. Юноше ничего другого не оставалось, как подобрать свои туфли и, крадучись, уйти.

Он шел по улицам Ханяна в сгущающихся сумерках, и мысли были одна тяжелее другой. Чжонку шел в сторону Сонгюнгвана, но вдруг остановился, развернулся и бросился бежать к магистрату. Он прибежал в тот самый момент, когда из ворот вышел отец, ведя коня в поводу. Юноша уже шагнул было к нему, но тот был не один, и Чжонку схоронился в темноте. Отец раскланивался с сослуживцами, и сын терпеливо ждал. Сейчас сумерки были ему на руку. Капитан сел в седло и отправился вдоль улицы шагом. Когда на него из темноты выпрыгнул человек, Соджун, выдернув из ножен меч, едва не зарубил его. Не зарубил, потому что конь был спокоен, лишь едва всхрапнул от неожиданности: он не почувствовал в человеке недруга. А тот схватил за стремя, и капитан признал сына. И как всегда обдало ледяным страхом.

«Неужто дома…,» — но что именно он не успел додумать.

— Чжонку, что ты здесь делаешь? Откуда…

— Отец, помогите! Заклинаю вас, помогите! Не отдавайте Сонъи! — зачастил, давясь слезами и страхом, Чжонку.

Соджун вздохнул и убрал меч в ножны, спешился. В густых, как чернила, сумерках капитан едва различал собственного ребенка. Он не мог разглядеть лица, но видел, как того трясло.

— Отец!

— Идем, — проворчал Соджун и пошел по улице, Чжонку поплелся следом. Он смотрел на широкую спину, очертания которой вырисовывались даже сейчас, и смиренно шел. Он хотел что-то сказать, но отец оглянулся, и ребенок промолчал.

Они повернули к рыночной площади, стало светлее. Соджун оглянулся на сына, вздохнул. Расстегнул пряжку плаща и сунул его ребенку.

— Еще не хватало, чтоб тебя кто-то увидел и узнал, — сказал он и направил лошадь к изгороди таверны. Им навстречу тут же выскочила хозяйка.

Густой аромат поднимался от чаши с мясной похлебкой, обдавал лицо, и желудок сводило голодной судорогой. Чжонку смотрел в свою тарелку и молчал. Молчал и отец.

— Отец…

— Сперва поешь, — проворчал тот и пододвинул гарниры. — отсюда слышно, как в животе урчит.

— Отец!

— Сперва поешь!

Чжонку нехотя взял ложку, которая сегодня почему-то плясала в руке. Он глотал горячий суп, и с каждой ложкой страх, так сильно сжимавший все внутренности, ослабевал. К рукам вернулась крепость и сила. Соджун, заметив все это, хмыкнул. А юноша отложил ложку и выпил остаток бульона через край. Поставил чашу и вытер рот рукавом. В его глазах вновь появилась ясность и твердость. Капитан положил два монеты около чаши и полез из-за стола.

— Отец!

— Пойдем, тебе пора возвращаться.