Весенние ливни

— Вы говорите о галактике, словно это чепуха. А вот они ведь наверняка полетят… — кивнул на детей Алексеев.— Может, теперь лишь и начинается история. А до сих пор предыстория была… Послезавтра Шарупич о съезде будет докладывать. Интересно, что расскажет,

— Расскажет, о чем в газетах читали.

— Ну нет, вряд ли!

Все это показалось Кашину оскорбительным: его мнение игнорировали. Не забылись и слова жены. Механик, вправду, проявлял независимость.

— Вчера опять авария в стержневом. Наладить не можем! — стараясь осадить Алексеева, сердито произнес Кашин.— Куда смотришь? Разве это работа? Деньги, как и я, получаешь. И запомни — есть, Алексеев, люди, которые что-то значат только при других. Сами по себе они нуль. Понятно? И не надейся, что коль два-три бузотера треплются, так мне уж и шкурой платить! Да и не думай, если квартиру обещали, то они за тебя. Не-ет, брат, рано храбриться и чваниться!

Алексеев повел плечом и промолчал. Раньше механик в таких случаях оправдывался. И то, что он промолчал, рассердило Кашина окончательно.

— Нас, руководителей производства, не вельми уж и много. Не всем мы нравимся, и нам подчас нелегко приходится,— сказал он с угрозой.— Но у меня есть привычка — интересоваться теми, кому мы не нравимся: всё ли у них самих чисто? Тогда увидим… Органы еще существуют. А ошибки у всех бывают, их можно выправить. А вот выправят ли наши противники нутро свое — не уверен.

— Зря вы, Никита Никитич, думаете, что я боюсь чего-то. Ей-ей, зря.

— Ну-у, неужто?

— Просто жизнь осложнять не хочется. Зачем это мне?

— Вот именно, незачем. Потому не финти-ка, дорогой, и не ломай дурака…

Возле проходной Кашин козырнул Алексееву и прибавил шагу. На заводе отношения с механиком должны были быть сугубо официальные. К тому же в толпе рабочих, вливавшейся в проходную, мелькнули Кира Варакса и Шарупич Лёдя.

3

— Вы что-то путаете, мама! Этого не могло быть.

— Было, доченька, было. Я кликала его.

— Значит, Юра не слышал. И почему вы не сказали мне сразу?

— Не могла, доченька. А он не глухой. Отец говорит, Юрка — просто слизняк никчемный. Он не любит тебя, мою милую.

— Неправда, неправда! Зачем вы передали всё тяте?

— Как же не передать. Если бы он от чужих узнал, невесть что с ним было бы. А мне не одну тебя жалко. Тихо, идет!..

Мать не ругала Лёдю, даже сочувствовала ей. Молчал все эти дни и отец. Но Лёдя видела, как тяжело им, и сердце ее разрывалось.