— Это же Кашин прислал. Может, нарочно даже. Что вы от него хотите? И вы, папа, не принимайте близко к сердцу. Нельзя вам.
— Как это не принимать? — открыл глаза Никодим Федорович, и щеки у него задрожали.— Тут кричать надо, а не только что... Раз это государство, то, значит, хитри с ним как можешь? Лишь бы видимость законности сохранилась? А что тут, мол, такого — оно ведь всеодно не победнеет? Ты, я можем победнеть, а государство — нет! Так, что ли, по-вашему?
Торжественно провожая Вараксу на пенсию, рабочие цеха подарили ему электрический самовар с чайным сервизом. Старик тогда растрогался, не мог ничего сказать в ответ, и у него вот так же дрожали и дергались щеки. Михалу тогда было горько и за речи товарищей, которые говорили про Вараксу, как про покойника,— «работал», «помогал», «предлагал», и за самого старика, который так распустил себя. Михал вспомнил это и с упреком сказал:
— Сдаете, дядька Никодим, а рано. Говорите, точно жалуетесь…
Его укор понравился старику больше, чем сочувствие дочери.
— Хитер ты,— пробурчал он, успокаиваясь,— Но, старея, хорошеет только дуб, Миша. Природа сварганила человека, а о запасных частях для него не позаботилась.
— Вы еще послужите и без них.
— А что ты думаешь, назло послужу. Прежде таках строптивых на учебу отправляли, а теперь на пенсию…
Заговорили о заводе, о Комлике, о делах в литейном цехе.
— Так я встану,— затревожился Варакса.— А то там у вас бог знает что творится.
Зная отца, Кира подбежала к нему, стала уговаривать.
— Ладно,— послушался он.— Но завтра всеодно пойду.
На следующий день в обеденный перерыв Михала вызвали в партком. Догадываясь, о чем будет разговор, он вышел из цеха с намерением защищать свое, чего бы это ни стоило.
В бараке, где находился партийный комитет, размещались завком, комитет комсомола и редакция многотиражки «Автозаводец». Подгоняемый нетерпением, Михал сначала все же заглянул в завком, решив на всякий случай переговорить с председателем. Но тот уехал в Стайки осматривать пионерский лагерь, который готовили к окончанию учебного года, и Михал решительно направился к Димину.
Тот встретил его в приемной, пригласил в кабинет. Пропуская в дверь, коснулся спины ладонью. Это немного успокоило Михала.
На диване ждал старый Варакса. Повесив кепку на рогатую вешалку, что стояла в углу близ дверей, Михал поздоровался со стариком и сел обок.
Димин подошел к окну. Глянул на заводскую ограду, на корпуса за ней, на яркое, еще весеннее небо с кучевыми облачками и оперся руками на подоконник.
— Эх, в лес бы сейчас, на речку,— сказал он мечтательно и с сожалением добавил: — А формально, дорогой мой Михале, правда на стороне Кашина.
Это снова понравилось Шарупичу: Димин становился совсем прежним Диминым, с которым плечо к плечу воевал, вместе строил завод и не так давно в выходные дни ездил на охоту. В окрестностях Минска Димин завел знакомых старожилов — этаких сельских всезнаек, поддерживал с ними связь, и охотиться с ним была любота. Однако угадывалось в Димине и нечто новое. Михал не мог сказать, что именно, но чувствовал — есть. Он стал спокойнее, больше думал, прежде чем что-либо сказать. Говорят, не меето красит человека. Возможно, это и так. Но партийная работа — Михал проверял это на многих людях — обычно делает человека более глубоким, гибким; в нем проявляется такое, что не проявилось бы, может быть, никогда.
— Формально, говоришь? — недовольно почесал затылок, а затем брови Варакса.— А что это значит — формально?
ebooksa