Комлик сидел в переднем ряду один, грыз ногти и мрачно, исподлобья поглядывал на маленькую сцену, где стоял накрытый красной материей стол с графином воды и стаканом. Михал подошел к нему, но не сел, а остался стоять. Тот заметил это и с видом человека, который принимает и понимает все, болезненно сморщился:
— Значит, судить будете? Кашину простили, а меня на цугундер.
— Нехай твои товарищи скажут слово.
— А ты уже не товарищ?
— И я скажу, хоть на тебя слова не так уж и действуют. Видно, меры покрепче нужны.
— Например?
— Летнего отпуска лишить или разряд снизить.
— Права не имеете! Хотя какие у меня права — беспартийный…
Стали собираться рабочие. Вскоре удары бильярдных шаров потонули в людском говоре.
О чем думал Комлик? Он знал, что некоторые из присутствующих с глазу на глаз, возможно, и посочувствовали бы ему, но на собрании будут молчать и соглашаться с остальными. В свои права здесь вступает какая-то общая воля, которая сильнее каждого в отдельности. И после уж не подцепишь никого, не упрекнешь: скривил, мол, душой — потому что сам знаешь, что такое чувство ответственности, которое приходит в подобных обстоятельствах. Комлик думал об этом и внутренне изнемогал. От обиды, от бессилия что-либо изменить в будущем решении товарищей.
«Вишь, на что замахнулись, разумные,— на работу, разряд, отпуск!..»
Будто сквозь сон, он слышал, как Михал открыл собрание, а потом просто, ничего не преувеличивая, совсем не так, как представлялось, стал говорить о времени, о том, что вина Комлика не в одном пьянстве. Он не только губит свое здоровье, подрывает трудовую дисциплину, а и позорит звание рабочего, мешает людям быть лучшими, тянет назад. И все-таки, как ни тяжко было это слушать, слова Михала Комлик сносил, хоть они били в сердце. Но когда стала выступать Кира Варакса, все опять взбунтовалось в нем.
Кира не пошла на сцену, а, требовательно вскинув руку, заговорила с места. Гневно поблескивая раскосыми глазами, девушка для чего-то развязала платок, сорвала его и побледнела от негодования.
— Это позор! — выкрикнула она.— Я бы, вообще, наказывала всех пьяниц! Как они смеют? Слюнявые, гадкие! Они же одним своим видом оскорбляют людей. Тьфу! А когда распустят язык… Им кажется, что остроумно выходит, а плетут неизвестно что, сквернословят… Противно это!..
— Ты у него, Кира, спроси,— послышался голос Доры Диминой,— что он, так и в коммунизм придет с опухшим от пьянства лицом?
Комлик поискал ее глазами: «Вечно встрянет и пырнет в самое больное место!.. Ну, погоди!» И, поклявшись во что бы то ни стало припомнить обиду и поквитаться, всем корпусом повернулся к Кире.
— Ты меня видела таким, как рисуешь, или из пальца высосала?
— Вас я не видела, дядька Иван,— не взглянула на него Кира.— А разве это обязательно? Но вы же пьете!..
— Он пьет, да закусывает! — подал голос Трохим Дубовик с задних рядов.
По уголку прокатился смех.
ebooksa