Идти нужно было через весь город, до товарной станции. Аккуратно подстриженный, в синем рабочем комбинезоне, Юрий чувствовал себя гордо от всеобщего внимания. Хорошо было шагать за знаменем под звуки оркестра. Беспокоила только мать — в нарядном сером платье, в шляпке с цветами и даже в серых нейлоновых перчатках, она неумело несла сверток, спотыкалась и не отнимала платка от носа. Юрий видел, как с озорным любопытством посматривали на нее товарищи, как лукаво усмехались встречные.
Мысли от матери переходили к Лёде. «Не пришла,— с горечью думал он, тщетно ища ее среди провожающих.— Ну, пусть не помириться, просто так… Если б ехала она, я был бы тут обязательно. Посмотрел бы хоть с тротуара, тайком…» И он ворочал по сторонам головой, не теряя еще надежды.
Иногда взгляд его встречался со взглядом Тимоха, и тогда становилось еще горше: «Ищет и он! Не ее ли?»
Тимох был возбужден, но не прятал этого, как Юрии. Когда умолк оркестр и раздалась песня про новоселов-целинников, он охотно подхватил ее, хотя и знал, что фальшивит и мешает другим.
Когда пересекали Долгобродскую улицу, вспомнил подвал, где в войну жил с сестренкой,— остатки разбитого дома, от которого уцелел только цокольный этаж. Его тогда накрыли, чем могли,— горбылями, досками, обгорелым железом, сверху присыпали землею и сквозь эту крышу, что скоро затравенела и поросла чертополохом, вывели самодельные жестяные трубы. Теперь же на его месте стоит многоэтажный красавец — новенький, опрятный. «Кто в нем живет?»
Круглая площадь открылась сразу — знакомая, аккуратная, со строгим серым обелиском, увенчанным орденом Победы. По обеим сторонам ее за молодыми липами зеленели газоны, кусты туи, пирамидки серебристых елей, поднимались кремовые дома, над которыми справа ажурной стрелой взлетала телевизионная башня.
Крайний дом, возле телевизионной башни, когда-то строил и Тимох. Муровал стены, облицовывал их керамическими плитами. Ему пришлось тогда овладеть этой мудреной профессией самому и научить ей своих ребят. Сколько довелось тогда повозиться с Виктором Смагаровичем, который сомневался то в одном, то в другом и долго не мог понять, как это все делается. Возводили они и вон те восьмиэтажные дома — ворота в центр, где проспект уже совсем торжественный. Портреты Тимоха и Виктора поместили тогда на Доске почета рядом с прославленным Урбановичем. И где? В театральном сквере!
На ступеньках обелиска стояла группа туристов в ярких, пестрых одеждах. Один из них — с желтой, вроде как приклеенной бородой, в черном берете и клетчатой ковбойке, увешанный фотоаппаратами,— отбежал на тротуар и застрекотал кинокамерой.
Это почему-то понравилось Тимоху.
Вспоминал он всё остро, и печаль его и радость были глубже, чем обычно. Но и над этой печалью и радостью господствовало новое чувство — преданность. Полнясь гордостью за все, что видел, Тимох как бы прощался с ним и обещал: все будет хорошо. Это было похоже на клятву, хоть близость Юрия отвлекала и мучила его.
— Дома не больно ругали? — спросил Тимох у него, заставляя себя быть приветливым.
— Нет, ничего,— покраснел тот.
— Захватил ФЭД?
— А как же!
— Снимемся перед отъездом?
— Обязательно…
Вдруг Юрий сбился с ноги: по тротуару, разыскивая кого-то в колонне, торопились Кира и Лёдя. Раскрасневшаяся, Лёдя натыкалась на встречных и, держа перед собой руку, то и дело отстраняла тех, кого приходилось обгонять. Заметив Юрия, она засияла и, приветливо махая рукой, пошла уже боком, как и раньше, толкая людей и не прося извинения. «Кому она машет, мне или Тимке? — усомнился Юрий.— Ну кому?»
За колонной на Московской улице стали скапливаться трамваи, автобусы, машины. Людей на тротуарах прибавилось.
Колонна миновала Бетонный мост, свернула на товарную станцию и вместе с провожающими и просто любопытными заполнила платформу, вдоль которой стояли накрытые скатертями столики-буфеты.
Ряды расстроились, и пестрая толпа разлилась во платформе: студенты искали свои вагоны, родители — студентов.
ebooksa