Едва дождь кончился и засияло солнце, стало очень тепло. В парной духоте терпко запахло грибами, прелью, меж деревьями повисла то ли дымка, то ли редкий сизый туман. Косые солнечные лучи пронизывали его полосами, под кустами же и в зарослях таилась синеватая засень. Казалось, солнца, света чрезвычайно много. И это наверное, потому, что они воспринимались не столько глазами, сколько душой, взбиравшей их в себя с теплынью, с пахучим воздухом, с лесной испариной.
Юрий знал природу плохо и, естественно, ни слишком любил ее. Но косые солнечные полосы, которые раньше видел лишь на картинах, привлекли его внимание. Он остановился и долго, не отрываясь, смотрел на них, чувствуя, как растет умиление этим зеленым,, пронизанным лучами солнца миром. Скоро придет пора прощаться с ним и ехать в неизвестное. Действительно ли это необходимо? Что его гонит? Некоторые ребята решили подработать. Тимох не может без перемен, приключений. Он и на войну пойдет, как на праздник. Васину приказывает чувство долга. А что заставляет его, Юрия? Отношения с Лёдей? Испытанное в комитете чувство своей зависимости от других?
Он вышел на берег моря. Оно было спокойное, как обычно перед вечером, и вроде прислушивалось к чему-то.
И вновь Юрий неожиданно открыл в его голубом просторе неизъяснимую прелесть, и вновь нежность наплыла на сердце.
«Нет, ехать все-таки надо,— с досадой подумал он.— Напросился, растрезвонил, взял обязательство, и отступать поздно. Не идти же объясняться с секретарем комитета!.. Да и не так страшен черт, как его малюют. Что я — вправду хуже других? Пусть знают…»
Сзади послышались голоса, смех сестер. Юрий хотел спрятаться за куст, но не успел. Леночка и Соня, в белых панамках, в одинаковых легких платьицах, с похожими на бабочек бантами на плечах, показались на берегу. Увидев брата, бросились к нему.
— Ах, Юрочка, ты едешь? Ай-яй-яй! — заахали они, восхищенно, с уважением заглядывая брату в лицо.— И тебе не страшно? Нисколечко? Ай, Юрочка!
Это напомнило Юрию подслушанный в прошлом году, накануне первого дня учебы, разговор между сестрами. «Ты боишься в школу идти?» — спрашивала Леночка, вытаращив круглые испуганные глаза. «Ага»,— таинственно призналась Соня, бледнея. «А почему боишься?» — «Я двойки буду получать».— «Вот беда! Я тоже ничегошеньки не знаю».— «Страшно, Леночка! Ай-яй-яй, как страшно!..»
Юрию сделалось весело. Отстраняя сестер, что висели на его руках, он, по возможности беззаботнее, сказал:
— А что тут особенного? Все едут. Отстаньте!
2
На рассвете небо было чистое-чистое. Но перед самым восходом подул ветерок, и из-за небосклона выплыли облака — лиловые, тихие, длинные. Сперва они поднимались грядой, а за ними яснело розовое небо и вставало косматое рыжее солнце. Потом их стало больше, они стали кудрявиться, пухнуть и вскоре выросли в кучевые. Однако утро осталось солнечным, возможно более солнечным, чем если бы облаков не было вовсе.
Наверно, Сосновский понемногу старел. Это особенно замечалось в его заботах о здоровье — своем и других. То он с горячностью несколько дней подряд занимался зарядкой и упорно заставлял всех делать то же, то по утрам, недовольно и сердито фыркая, обливался холодной водой, то вечерами ходил на прогулку, тянул с собой жену и дочерей. Последним средством в борьбе за долголетие у него были открытые на ночь форточки. Они пугали Веру, тревожили во сне, и, когда под утро холодало, она почти каждый раз просыпалась. Правда, потом, закутавшись в одеяло по уши, опять засыпала крепко — так, что ее уже к завтраку приходилось будить.
На этот раз она проснулась при первом порыве ветерка, который надул, как парус, тюлевые гардины и захлопал ими. Вера хотела было по привычке натянуть на голову одеяло, но вспомнила о сыне и, потрясенная тревогой, села на кровати. С недоумением поглядела на мужа, который сном праведника спал рядом, и принялась будить его.
— Что ты ни свет ни заря всполошилась? — запротестовал он.— Спи еще…
Но она встала, наспех оделась и, гонимая тревогой, пошла по комнатам. Страхи последних дней навалились на нее, и Вера не могла найти себе места, не могла взяться за какое-нибудь дело. Юрий один, без нее, поедет на край света, где простирается страшная в своей неоглядности целина… Суховеи, опаленные солнцем коричневые просторы и пыль. А ночью -—ни огонька, ни привета, в палатке. И это с его здоровьем, с его неприспособленностью? А если вправду война? Что тогда? Один на краю света! Боже мой, боже!..
Провожать его они поехали всей семьей. Но подъехать на машине к институту Юрий категорически отказался. Довелось прощаться на Долгобродской улице. Смущаясь, он поцеловался с отчимом, позволил расцеловать себя готовым заплакать сестрам и, взяв сверток с постелью, рюкзак с бельем и продуктами, с матерью пересел на трамвай.
Расчувствовавшись от того, что муж и Юрий так по-родственному простились, Вера отобрала у сына сверток и, держа его, как ребенка, всю дорогу не сводила с Юрия благодарных, испуганных глаз.
— Смотри, береги себя! — боясь рассердить его, повторяла она, довольная сыном, непривычно серьезным в выдержанным.— Пиши нам…
Она не отдала ему сверток и тогда, когда студенты после короткого митинга на институтском дворе, построившись в колонну, с цветами, транспарантами, знаменами двинулись по проспекту. Грянул оркестр. Бравурный марш вовсе размягчил Веру, и, чтобы не заплакать, она быстро достала платок и начала сморкаться. По тротуару с ней шли провожавшие — их было много, не меньше, чем студентов, но Вера не замечала никого и шла, неловко прижимая сверток к груди.
ebooksa