– А с тобой мы в расчете. – Теперь ведьма смотрит прямо на Мирославу. – Не с тобой, а с ним, с Августом. Он был бы доволен. Я уверена. Скучно мне без него, дитя. Кто бы мог подумать, что неживое может к живому прикипеть.
– Он к тебе тоже… прикипел. – Голос Мирославы такой тихий, что Самохин едва слышит, что она говорит. Он едва, а ведьма отлично.
– Откуда тебе знать? – спрашивает, на мгновение превращаясь в девчонку. Не в деву нездешней красоты, а в самую обыкновенную молодую девчонку. Почти живую.
– Он писал в своем дневнике. Про тебя писал. Про то, как ты ему помогла и вообще…
– Что – вообще? – Девчонка подается вперед с такой стремительностью, что Самохин на всякий случай покрепче сжимает рукоять пистолета.
– Мне кажется, он считал тебя своим другом. – А Мирослава ничего не боится. Наоборот, она делает шаг к той, что только с виду девчонка. – Ты помогла ему… продержаться там, на острове. Он один остался. Один, без своей Евдокии, а ты его поддержала. Что это, если не дружба?
– Дружба? – На лице девчонки появляется растерянная улыбка. – Скажешь тоже!
Она пятится спиной к реке, входит в воду. Не входит, а словно бы вплавляется в нее, становится ее частью. Или оно так и есть на самом деле?
– Пора мне, дитя. Ухожу. Теперь уже насовсем. Ничего больше не держит. Сама себя привязала. Вот этими глупыми человеческими чувствами, которые ты называешь дружбой. Пообещала ему…
– Он считал тебя другом! Август! – говорит Мирослава, подходя к самой кромке воды. – Ты спасла его, когда все-все от него отвернулись. Даже он сам от себя отвернулся.
Девчонка больше ничего не говорит, она продолжает улыбаться, прощально вскидывает руку и уходит под воду. Какое-то время на поверхности затона извиваются серебряные змеи, а потом и их засасывает в черную воронку, которая закручивается неправильно, по часовой стрелке. Наступает звенящая тишина. В тишине этой даже собственное дыхание кажется Самохину непростительно громким.
– Отчалила? – спрашивает он и сам себе отвечает: – Надеюсь, с концами!
Эти двое ничего ему не отвечают, они, взявшись за руки, молча бредут к прибрежным кустам, к спрятанной там спящей девочке Василисе. А Самохин вспоминает вдруг, что из них троих именно он представитель закона.
Воспиталка больше не визжит и не отбивается, кровь из простреленной руки пропитала рукав вязаной кофты, но Самохин видит, что кровотечение уже почти остановилось. Хотелось бы сказать, что до свадьбы заживет. Но какая уж тут свадьба?..
– Что это было? – спросил Фрост. Он крепко-крепко держал Мирославу за руку, боялся, что она снова что-нибудь такое учудит, а с него на сегодня чудес уже предостаточно.
– Потом. – Мирослава покачала головой. Волосы ее уже успокоились, покорились земному притяжению. Вот такая маленькая радость. – Я тебе потом дам почитать его дневник, Тёмочка.
– Чей дневник? – Как ему нравилось, когда она называла его Тёмочкой!
– Августа Берга. У меня его дневник. Там все разъясняется.
– Разъясняется неразъяснимое?
– Типа того.