Превращение гранжа из самодостаточной местечковой сцены с несколькими успешными группами в феномен, изменяющий ландшафт, началось в 1991 году с выходом прорывного альбома Nirvana «Nevermind» и его ведущего сингла «Smells Like Teen Spirit», от которого было невозможно укрыться даже через год после выпуска. В сочетании с постоянной трансляцией синглов с альбома «Metallica» – «Black Album» в эфире тяжелая гитарная музыка стала мейнстримом, которого никогда раньше не было. Nirvana была авангардом, и вслед за ней альтернативный рок захлестнул музыкальный ландшафт, как приливная волна: Soundgarden, Smashing Pumpkins, Pearl Jam, Jane’s Addiction, Red Hot Chili Peppers, Mudhoney.
Контраст между подходом новой волны альт-рок-групп и уколами глэма не мог быть более резким. Гордыня и эго (глэм) сменились самоанализом и уязвимостью.
Продолжением ниспровержения мачизма глэм-метала стало движение Riot Grrrl. Тесно связанные с гранжем, но твердо стоящие на ногах в явно панковском контексте, они замутили феминистскую реакцию против мужской андеграундной сцены. Движение началось с создания журналов для фанатов (фанаток), в том числе Girl Germs («Девчачьи микробы») усилиями Элисон Вольф и Молли Нойман; позже эти две красотки сформировали группу Bratmobile. А Кэтлин Ханна, Тоби Вейл и Кэти Уилкокс основали журнал Bikini Kill и одноименную группу. Объединившись, прекрасные дамы создали журнал Riot Grrrl, который стал громоотводом для растущего феминистского течения в андеграундном американском панке. Многие другие группы присоединились к движению, и его влияние ощущалось во всем мире, что привело к увеличению женских панк- и рок-групп и повышению осведомленности мужчин о проблемах феминизма.
Курт Кобейн стал концом гранжа, покончив с собой; он застрелился из ружья, ровно (почти) через три года после того, как Дэд из Mayhem сделал то же самое. По слухам, Кортни Лав, как и в случае с Евронимусом, сохранила часть его черепа. Слухи о том, что Дэйв Грол сфотографировал труп Кобейна, полностью выдуманы[213].
Преобладание альт-рока нашло наиболее ощутимое выражение в Lollapalooza, фестивале, созданном Перри Фарреллом с опорой на американскую группу Jane’s Addiction. Фестиваль (в Чикаго) был таким олицетворением альт-рока, что выступление Metallica в качестве хэдлайнера было воспринято как последний гвоздь в их гроб – свидетельство того, что они, гады, продались в пользу альтернативного рока.
Некоторое время я копались в музыке Nirvana. Они были важным катализатором для меня, когда я начали заниматься тяжелой музыкой и в конечном счете металом. Но как взрослый… Лично я всегда чувствую, что хочу любить гранж больше, чем я его уже люблю. Эти группы – Soundgarden, Stone Temple Pilots, Alice in Chains, Pearl Jam и даже Nirvana – издают звуки, делают все правильно. Но они терпят неудачу. Точно так же, как и протометал, они НЕ являются хеви-металом.
Все, кроме одной группы. В центре этой сцены, как жемчужина в устрице, находится Melvins. Более заметная на металической сцене, чем какая-либо другая группа из Сиэтла, и отчетливо отличающаяся от гранжа, Melvins объединила панк с Black Sabbath и, как никто другой, привнесла на американскую независимую музыкальную сцену тяжесть. Они не только были ключевой частью того, что привело к взрыву гранжа Сиэтла: они оказали ключевое влияние на дум, хардкор, постметал и стоунер-рок. Молодцы, ребята.
Гранж полностью разрушил глэм-метал, и возникло недолгое окно, которое снова сделало мейнстрим-метал тяжелым. И вот, дорогой читатель, я и влились.
Оглядываясь назад, можно сказать, что закономерности были. Все пути ведут в хеви-метал. Я выросли под влиянием The Beatles и BBC Radio 2. А иногда – The Beatles НА Radio 2. Мой отец – большой поклонник The Beatles. Я слышали «Sgt. Pepper’s» тысячу раз. Одним из первых воспоминаний о музыкальной крайности было то, что мой отец позаимствовал пластинку The Beatles из публичной библиотеки Уоллингтона и включил ее так громко, что слетела куча украшений с полки, на которой стояли колонки.
Radio 2 всегда играло у нас на заднем фоне, поэтому я получили всестороннее образование в области рок-н-ролла пятидесятых, рок-музыки шестидесятых, глэма семидесятых, Motown, Stax… Назовите имя – я их слушали.
Затем мой старший брат Дэвид привез из лагеря скаутов кассету с альбомом «Queen’s Greatest Hits», и моя жизнь изменилась к лучшему. Я отчетливо помню, как мы пели «Bohemian Rhapsody» на кухне поздно ночью – моя роль была в словах «Let him go!» Я записали «Queen Live» на Уэмбли, когда это показывали по телевизору, и смотрели снова и снова, копируя движения Фредди, играя на воздушной гитаре Брайана Мэя и мечтая собрать свою группу. Более тяжелые детали вызывали у меня трепет. Рок-музыка на гитаре запечатлелась в моей душе.
Затем другой мой старший брат Стивен зафанател от Public Enemy, и я последовали его примеру. В возрасте девяти лет я ходили в одежде, которую моя мама покупала в Marks & Spencer, и в непременной бейсболке Public Enemy, сдвинутой козырьком набок. Я выглядели как придурок. Ничего не изменилось. Мне больше всего понравилось видео на «Bring the Noise» с Anthrax.
Потом вышел фильм «Мир Уэйна», и я открыли для себя Джими Хендрикса, – там были его саундтреки. И он по-прежнему мой самый любимый исполнитель. Никто не говорит со мной так, как Джими. Другой эффект «Мира Уэйна» был еще более прямым: я захотели стать металистом. Я хотели иметь длинные волосы, пойти работать на завод, играть на электрогитаре и трясти головой.
Затем начался спуск – Nirvana на месяц или около того, затем Metallica. Затем Slayer, затем Deicide и Cannibal Corpse, Sepultura, Machine Head, Pantera. Затем Fear Factory – мой первый концерт, декабрь 1995 года. Теперь я были несгибаемым металистом.
Начало девяностых было хорошим временем, чтобы погрузиться в экстремальный метал.
Было множество пандусов. В андеграунде метал переходил в эпоху посттрэша. Дэт-метал подходил к концу своего господства, а движение блэк-метала находилось на подъеме. В этот период группы взяли на себя влияние экстремального метала и соединили их вместе, чтобы создать то, что стало удивительно рыночным посттрэшевым звуком. В то время мы называли это просто экстремальным металом. И это был момент, когда я присоединились к веселью. И с тех пор я никогда не были прежним. Отчасти из-за всех травм.
Мошпиты – это чертовски глупо. И это чертовски великолепно. Местами их пытались искоренить. Корпоративные фестивали заставляют группы подписывать контракты, в которых говорится, что они не будут провоцировать что-то, что может нанести травму… Но несмотря на синяки, сломанные зубы и сломанные телефоны, моши остаются ключевой частью культуры хеви-метала – наиболее прямым способом ответить взаимностью на энергию, которую группа излучает на сцене.
Я отчетливо помню время, когда мой друг Чарли терпеливо объяснил мне, что такое мошпит. Это было в четвертом классе моей художественной школы. Он побывал на нескольких металических концертах, а я оставались девственником[214]. Я были очарованы историями о том, что происходило на концертах, и его лекция сопровождалась иллюстративной схемой.
«Это сцена с группой на ней, – сказал он мне, нарисовав прямоугольник, – вот и публика, а здесь и здесь мош-питы», – Чарли нарисовал большие круги. «Мошпиты? Что такое мошпиты?» – «В принципе… – Он задумался. – В основном своего рода драка».
Мошинг, конечно, не драка, хотя неподготовленному глазу это может показаться так. Мошинг – это контролируемый выход агрессии и энергии. Вся рок-музыка – это, по сути, танцевальная музыка. Ранний рок-н-ролл подходил для настоящих танцев – типа свинговых танцев, снова популярных среди хипстеров и женщин, занимающихся бурлеском.