Тамада

Сказал, что приехал в Балкарию навсегда и вот теперь ищет место агронома. По-прежнему одинок. А как у нее дела? Как дети? И страшно удивился, что живет она и работает в Большой Поляне.

— Председателем колхоза? Вот как! Не ожидал, никак не ожидал! Я рад...

— И я рада, да, да, очень и очень буду рада, если согласишься работать со мной.

— То есть?

— У нас как раз нет агронома.

— Мне сегодня с утра положительно везет. Согласен. А как у вас там с жильем?

— Туговато. Но на первое время где-нибудь да поселим.

— Вирочем, не в жилье дело. Я безоговорочно согласен быть у вас агрономом. Считай, договорились. Что касается разных формальностей, думаю, мы займемся ими вместе.

Она заулыбалась — радостно, светло, откровенно, сказала:

— Да, да, я рада, ты просто не понимаешь, как рада. Ведь я тебя и в живых уже не считала. Помнишь, тебя ранило, я тащила тебя два километра в гору по снегу, — а мороз какой был! — обморозила руки, смотри, до сих пор на левой руке пальцы плохо слушаются. А потом тебя увезли на Большую землю, и я потеряла твой след. И вдруг, гляжу, ты идешь!.. Живой, улыбаешься, как всегда.

В аул Ибрахим приехал в конце марта с твердым намерением осесть в родном краю, где прошли детство, юность, пора возмужания. От дома, где когда-то жил, и следа не осталось.

Поселился у одинокой старушки на краю аула.

Был он статным и видным мужчиной, и не одна, наверное, вдовушка потеряет теперь покой, просыпаясь по ночам, с душевным трепетом и томлением вспоминая чернявого агронома.

Ибрахим ходил, словно ничего не замечая, какой-то замкнутый, молчаливый, слова лишнего не скажет, хотя те, кто знал его в молодости, помнили совсем другим: шутником, балагуром, каких не видывал свет. Объясняли перемену просто: многое перестрадал человек за свои сорок лет.

Но верно это было лишь отчасти. Ибрахим просто обвыкал и приглядывался ко всему.

Как и Жамилят, в трудный год попал он в колхоз. Но твердо решил остаться. Куда еще ехать? Годы берут свое, надо прибиваться к одному месту. Тем более место то родное.

5

Но вскоре былые веселость и находчивость Ибрахима Таулуева дали о себе знать. Может, и не так оно все было, но молва быстро разнесла случившееся именно так, и весь аул хохотал несколько дней над известным шутником водовозом Омаром Текеевым.

Был Омар высок ростом, косая сажень в плечах, лет под пятьдесят. Рыжие усы его торчали наподобие ухвата. Слыл он человеком забавным. И две его лошади, на которых он возил большую бочку с водой, оседлав ее спереди, были тоже забавные: куда бы ни ехал Омар через аул, кони обязательно оказывались возле чайной — тут они останавливались как вкопанные. И, как ни понукай, дальше не пойдут — и все тут. И лишь после того, как Омар исчезал в чайной, а затем, слегка пошатываясь, вновь появлялся подле своей бочки, лошади трогались в нужном направлении. Даже сам Омар удивлялся по этому поводу:

— И кто их приучил к этому? Ума не приложу. Десять лет бочку вожу, и вот каждый раз на этом месте, проклятые аллахом, останавливаются. Заколдованные они у меня, что ли?

Небывальщина, которую он нес первому встречному, была всегда удивительно недостоверной и потому новичком воспринималась всерьез. Шуток у него было много: например, вдруг начнет превозносить достоинства кожаных сыромятных чабур перед городской обувью, утверждая, что один джигит, — им становился любой из знакомых по закусочной молодцов, в том числе и небезызвестный Азрет Аланов, — сумел в новых чабурах обогнать председательский «газик», когда спешил за водкой в магазин, который закрывается ровно в половине восьмого, а в обычных ботинках, — конечно же, опоздал бы. Но излюбленной его шуткой была такая. Подъезжая к незнакомому человеку, впервые появившемуся в ауле, Омар озабоченно спрашивал: