То «заика», то «золотуха»

— Ты обещала — больше не поднимать эту тему! — И отстраняется, облокачиваясь на спинку стула.

— Но и ты обещала — не давать так быстро и окончательно отрицательный ответ! — Подмечаешь следом ты, стоя упорно на «своём». — Ты предпочтёшь — мучения?

— Ты просила — честно… И давай уже закончим — на этом! — Скрещивает руки под грудью, словно ставя уже и «крест», как и точку, на всём этом. — Я не дам тебе — умереть.

— Я и так — умру! — И если бы могла — ты бы ещё и руками всплеснула! Но а… так… лишь сбрасываешь ресницами всё же подступившую и проступившую влагу и показываешь: как за влажной и мутной пелёной твоих тёмных глаз — загорается уже и прямо-таки «злой» огонёк. — Почему ты не хочешь — помочь мне?.. «Облегчить» — это!

— Да потому что я!.. — Начинает, но и тут же обрывает себя! Поправляет очки, спуская их по носу, и сжимает правой рукой переносицу — подбирая правильные и главное «цензурные», тактичные слова: для иного ответа. — Ты должна прожить — тебе же положенное и данное! Эвтаназия — не вариант… Не «выход» и… Точка! — И опять же — следует эта «перестрелка взглядами»!

Но и после которой — и ты уже, кажется, успокоившись, снова погружаешься в себя. Обиделась! Сколько раз мы это проходили, а ты всё ждёшь: иного результата — от одного и того же действия! Определись уже: ты умираешь или сходишь с ума? Звучит ужасно, но… Да! Она — не даст тебе умереть. Только — естественно! По итогу и исходу.

— Ты говорила об этом — с мамой? — После минутного молчания — она вновь всё же берёт слово первой, хоть и с грузным выдохом. В ответ — лишь кивок. — Что она сказала?

— Запретила! Чёрт!.. — И сжимаешь губы, плотно прижимая ещё и веки друг к другу. Тебе — не больно… и уже… физически. Тебе больно — морально! Но и уж лучше — так, чем: и им же будет больно — «физически»! — Я просто… Просто — не понимаю! Я же вижу, что ей больно — смотреть на меня… Что и вам же всем — «больно»! И хочу лишь… Хочу лишь только… Если уж и не облегчить себе, куда уж и… легче, то и вам — «жизнь»!

— Это — не «облегчение»… Это — самоубийство! — И её гробовой шёпот вмиг срывается на крик и даже «визг». — Кто вообще внушил тебе эти суицидальные мысли?!

— Никто!.. — Отмахиваешься ты. Но и после же — всё же открываешь и сразу же закатываешь глаза. Да! «Она знает», что это — не так. Как и то, что ты не «врёшь», нет, ты — «не договариваешь»: умалчиваешь и замалчиваешь! И, опустив руки из больше и «защитно-запрещающего», нежели «закрыто-отвергающего» жеста, нагибается к тебе чуть вперёд — и упирает локти в свои же голые колени, цедя тебя внимательным и строгим взглядом. — Я слышала, как об этом — говорили медсёстры и… — братья.

— Сороки!.. — Рычит она, теперь уже и отведя свой яростный и прищуренный взгляд в сторону: чтобы не попасть им и в тебя! Ну а после — возвращает его на тебя и к тебе же, уже и с твёрдостью и «холодом», продолжая. — Не смей даже думать об этом!

— Звучит как… «приказ»! — После секундной паузы — улыбаешься ты.

— Так и должно быть! — Недоверчиво щурится, но и всё же отвечает тебе улыбкой. Пока и ты же — закашливаешься. И как-то даже — утробно хрипишь. Это «ещё» и не «пока», а «уже» и то «единственное» — на что способны твои легкие!

Ана же — почти и тут же подвигается к тебе и, приставив стеклянный гранёный стакан с водой, что и недавно же как раз «обновила» медсестра — с ночи, к твоему лицу, чуть наклоняет его ко рту. После чего уже и ты сама — делаешь пару глотков, немного отстраняешься и… снова сползаешь по подушке. Пока и подруга же тем временем ставит стакан на место, на белую же деревянную тумбу, и, достав из своей же всё жёлто-голубой, будто бы ещё и «вязанной», с вышивкой анютиных глазок «в цвет» и поверх сумки — излюбленный, ведь и прямо-таки «зачитанный» до дыр и потрёпанный «временем» томик Пауло Коэльо, открывает его на нужной опять же и ей же всё странице! А я же — еле заметно усмехаюсь, следя за твоим скепсисом и закатанными глазами. Внутренне — ты уже несколько раз выругалась! Но и всё равно же — вникаешь в чтение! Философия — не входит в список твоих интересов, как и приоритетов по жизни… Но и я-то точно знаю, что ты — ещё та окрылённая и… многогранная натура. И ты бы воспротивилась сейчас, безусловно! И привела бы кучу доводов… даже и не заметив этого. Как и того: насколько правильно и обоснованно — они бы были построены. Да и вы же даже спорите иногда — на какие-то темы! Но и ты же всё, как упёртая, стоишь на «своём» — принимая всё это: за пустую трату времени. Бык с Алиэкспресса! То есть… По китайскому календарю!

Читая вслух, Ана еле заметно улыбается и сжимает твою левую ладонь в своей же правой, пока и левой же, в свою очередь, придерживает книгу, удерживая её большим пальцем раскрытые страницы, уперев его подушечку изнутри и в корешок же книги, имеющей и так, и без того — свою белую картонную закладку меж страниц: в виде и какой-то уже её замыто-засаленной бирки от одежды! Но ты снова — не чувствуешь. И не почувствуешь этого. И она это так же — понимает! А ты и всё равно же — благодарна. И тепло улыбаешься в ответ. Ведь и знаешь — зачем она это делает: не чтобы не отсвечивала ты — а она. И без слов — киваешь, будто ещё и между строк, соглашаясь и с ней, и тут же с собой: со своей же реакцией — на этот самый её простой, да и самый же «простецкий» жест. Ведь и если счастлива она — счастлива и ты! Так просто и… Одновременно — так сложно! Затем — закрываешь глаза и улыбаешься шире. Пока и в палату же почти следом — заходят и твои же родственники: мама Татьяна и бабушка Вера! Всё те же твои, хоть уже и «воображаемые», чёрточки и насечки — на двери… Показатели того — кем и какой ты станешь: сначала — через тридцать лет, а после — и через пятьдесят. А может, и не станешь! И не потому, что… В общем! Оставив — свой цвет волос: но и отрезав их — чуть короче! Придерживаясь понимания — о неправильной еде и таком же питании, что: «В жизни нужно попробовать — всё и в таких же количествах-качествах!». Отдавая предпочтение — спортивному стилю: единственному — в который сможешь влезть. Никакого негатива. Как факт! Самая большая — белая футболка. Такие же — тёмно-синие джинсы. И, «в тон», серые же кроссовки. Как у мамы! Ну или отрежешь волосы — совсем коротко и… обесцветишь! Ограничивая себя — во всём и… ссыхаясь на глазах. Придерживаясь — классических цветных пиджаков. И юбок — ниже колена. Как и туфель — на невысоком каблуке. Как у бабушки! Они — на цыпочках, и с «гостинцами» же наперевес, крадутся через всю палату: всё так же шурша и скрипя — белыми халатами, застёгнутыми уже и на все же пуговицы; и с белыми же бахилами на ногах. С перебором! Но… «Но»! «Золотая середина» — не ваше! И ты вдруг — как-то тяжело вздыхаешь и так же нервно вздрагиваешь. Что ж… И я же делаю — то же самое! Но и вряд ли в этот же самый момент — мы думаем об одном и том же. Ведь… И ты, скорее всего, в очередной же раз — сдерживаешь тот или иной болезненный позыв-порыв в себе. А я… Отмечаю превратности судьбы! В виде и этих же самых всё двух женщин — как твоего, «не за горами-лесами», будущего. Но и вот только почему-то одновременно — прошлого и настоящего! Ты же будто — и идёшь за ними; и будто — от одной к другой. Сейчас ты — между и… та самая же «золотая середина»… почему бы и не «открыть» в себе исключение «под конец»: «Как не умереть от анарексии. И тут же — не затеряться в тучности тела же!».

Ну а когда уже и я, наконец, отстраняюсь и отхожу от своих же собственных мыслей — ты дышишь всё тяжелее; и кашляешь — чаще. Так ещё и тебя же всю — трясёт, прямо-таки со- и «вытрясая»: как внешне и снаружи, так и внутре-изнутри!

В ту же секунду — я подлетаю и сжимаю обеими руками твою правую ладонь. Тебя снова — колотит! Но… Почему — сейчас? Сейчас же — «день»! Ты же — не… Нет!.. Слышу — сокращение твоего сердца: оно бьётся — всё медленнее и медленнее. Спокойнее и… тише. «Покойнее» и… размереннее! Почти и — неслышно… Затухая! Удар — в минуту. Удар — в две… Удар — в пять минут! Циферблат белых настенных часов с чёрными цифрами — убивает: чёрные стрелки будто бы и специально — движутся медленно! Но и, на самом-то деле, это ты — дышишь всё медленней и медленней! Затем — по твоей левой щеке скатывается одинокая слеза. После — и по правой… И вот — они текут равно и потоком! Ты распахиваешь глаза — и, осмотрев палату, находишь встревоженные глаза всех видимых собравшихся здесь и сейчас около тебя; и не только:

— Простите! Я… Я люблю вас и… Прощайте! — Твои чёрные зрачки останавливаются — в положении: «вперёд». Смотря на всех и… не видя же «никого»! Пока и на тумбе же тем временем — пищит кардиомонитор: сообщая об остановке сердца!

Падаю на колени — и прижимаюсь лбом к твоей ладони… Нет! В то же время как и рядом с Аной — падает книга. А чуть в отдалении — белые прозрачные пакеты: с апельсинами, соками и… чем-то сладким. Что ты — «так» ненавидишь! И никогда не признаешь, в чём и себе же для начала — не признаешься, уже и… в принципе, что любишь — до одури! Боже!.. За что? Почему — сейчас?!.. Сижу на полу и… Никак не могу поверить — в это! Крики боли и отчаяния — разносятся по палате… И я бы тоже — заплакала. И «закричала»… Но меня же всё равно больше — никто не услышит… И «меньше». Да и не «увидит»! И… Это — так странно, да? «Стра-ш-но»! Я же — здесь; а ты — там… Хоть мы — и одно целое!.. Ещё пару дней назад — я была: лишь еле видимой… проекцией. А теперь — уже почти и сформировавшая фигура. Да… Приз-рак! Я лишь — часть и… копия. Лишь… Душа! И как же несуразно: видеть мне и т… себя — уже и прямо же со стороны. Не слышать — сердцебиения… Не дышать! Так же было — лишь когда-то давно. «Неправда» и… Во сне! И как же так произошло, что он же вдруг и стал же так же — «явью»?..

Над моей головой — «разверзается» белый потолок. И помещение тут же — окутывает яркий белый свет! «Ярче», чем и сами же люстры — в нём! Мои ноги — отрываются от пола… А я — всё смотрю на себя. «На них» и… По щекам — катятся слёзы! А из горла… Из горла — раздаётся душераздирающий крик! Что ж… Теперь и, правда, можно! Их же — никто больше не увидит. И не «услышит»… Не спросит — и о проблеме! Теперь я — «Никто». И звать меня — «Никак»!.. Прощайте, дорогие! Спасибо вам — за всё!