То «заика», то «золотуха»

— У всех! — Кивнула девушка, утерев быстро и правой рукой слёзы. — Сплотились…

— Уроды!.. Какие ж вы всё-таки… уроды. И сколько же ещё должно было пройти времени, чтобы вы все и с мозгом-то «своим», наконец, подружились?! — Глумился над собравшимися Артём, то и дело врываясь в «гущу событий», в своей серой тёплой кофте поверх белой рубашки и тёмно-синих же джинсах поверх тёмно-серых высоких кроссовок, лохматя макушки то одному, то другой… и отвешивая подзатыльники, тумаки.

— Орлы! — Кричали обладатели белых меток.

— Вороны! — Вторили им и носители же чёрных.

— Вместе! — Кричали уже и соответственно затем все вместе, после чего ещё долго и сильно, крепко обнимались между собой: и все же — с широкими и счастливыми улыбками наперекор-наперерез мелким слезинкам; что и, конечно же, сразу и ещё в уголках глаз стирались парнями и только девчонки их — не прятали и не сдерживали, как и не держали же самих себя «в руках»: вместе и со всеми же эмоциями, чувствами и ощущениями. Ведь и какие бы они ни были — они все были и есть: прек-рас-ны. И только они сами придавали им — ту или иную окраску: каждый и исключительно — лично-свою!

— А мне можно — такую же?!.. — Крикнула малышка, стараясь лишь перекричать их и стать услышанной; но и сразу же замирая-стихая — вместе с ними. — Такую же — птичку.

И, не теряя времени, Артём тут же подсуетился и принял из рук Олеси и в свои же руки, как и хотел-задумал, «драгоценную ношу», целуя бегло и смазано обеих в щёки, а свою девушку — ещё и в губы, параллельно и укусив же за нижнюю и щипнув правой рукой, пока и левая же в основном, как и у неё же ранее, была «занята», за её неприкрытый же кожаной курткой левый бок: не «тонко» намекая на исправление сего недоразумения — прямо здесь, сейчас и под его же всё внимательным и строгим взглядом!

— Это — не твоя судьба! — Покачала головой брюнетка и застегнула куртку на себе. И, как только брюнет спустился к ребятам, они тут же накинулись на него с поздравлениями, как и на отца: и призывая ещё, между делом затем, спуститься и мать. Но она ещё немного задержалась у входа, так и оставшись стоять на ступеньках и смотря же в голубое и безоблачное небо с яркими жёлто-белыми лучами солнца в зените… одна. — Она — не повторит за нами!.. Круг — не замкнётся. Не замкнул-ся! — Прошептала и вновь утёрла слёзы, поднимая затем и эту же правую руку с белой птицей к и в небо, словно бы и пряча лицо от солнца, но и на деле же — вы- и отпуская её в свободный полёт, одновременно ещё стараясь и сама дотянуться до этой «лазури», сжать её рукой и… не только её, а будто ещё и почти такую же, только и левую женскую же руку, протянутую ей в этот момент и в ответ, с чёрной же птицей на кисти и… контрасте: теперь уже и точно — вечном и бесконечном; но и не «беспечном»! — Будь спокойна и!.. Спи — спокойно, друг.

Сублимация

— Здравствуйте!.. Я — София… — Прошла в центр круга бело-жёлтого света, окружённого чёрной и непроглядной тенью-тьмой, девушка двадцати лет: с длинными тёмно-каштановыми волосами до пояса, распределёнными по плечам и покрывающими её тёмно-бордовую вязаную кофту, заправленную в чёрные джинсы с высокой талией, что ещё были поверх и таких же туфель на тёмно-бордовой танкетке; пока и её же тёмно-карие глаза, в окружении чёрных длинных ресниц и под бордовыми же тенями, пытались скрупулёзно разглядеть хоть что-то и кого-то вокруг себя, вычленить хоть один субъект или объект, но всё было тщетно, хоть она и понимала, что была не одна: здесь ещё были и есть «так же» люди, да и достаточно много — в количестве десяти, а то и пятнадцати-двадцати человек и «не только», так точно. Ведь и не раз уже приходила сюда и так же всё общалась с ними: но и всегда — именно в такой обстановке; где она могла — только предполагать и представлять образ того или иного «персонажа», но ни подтвердить, ни опровергнуть их не могла: они все и всегда же находились — там, в тени-тьме. Но и она же всё, и как прежде же, собственно, не теряла надежды и веры на и в то, что когда-нибудь «проявит» их, может, даже и сама, и нормально охарактеризует, сопоставив свои мысли с реальностью. Ну а пока же всё и этого же сделать не могла — довольствовалась малым: той самой же — синицей в руках; и любила их уже за то, что они были-есть и могли ей помочь: как и она же сама и взаимно — им. Так что и какие, кто они — было уже и не столь важно: доверились же сами ей, доверилась и она им; а это — куда более и явно же стоит того, чтобы и ещё же немного помучить себя неведением: пофантазировать и повоображать! И, расслабив, наконец, свой узко-низкий смуглый лоб, отпустив и волны морщин на нём, она вернула и свои широкие тёмные брови от переносицы на своё-их прежнее место — над глазами, отпустила-опустила и сам небольшой и курносый нос, вздёрнувшийся вверх и в моменте вместе с узкими глянцевыми винными губами и округлым подбородком, и расцепила сцепленные же и до этого белые зубы, скрывая желваки и проступившие скулы.

— Здравствуй, София! — Тут же единогласно-единодушно поприветствовали её все.

— Продолжай, пожалуйста… — Попросил и сразу же тем самым установил ещё и тишину — «глава собрания»: Даниил. Да! Именно так она звала этого самого мужчину сорока-сорока пяти лет — и про себя, в своей же голове, пока ещё ни разу лично так и не обратившись к нему: всё о- и выжидая, когда он всё-таки и сам же представится. Возраст же — вообразила по голосу: с достойной же взрослой хрипотцой и тембром. Ну а к образу — подошла уже с фантазией, представив его: со светло-русыми, почти и «жёлтыми» короткими волосами… с «серебром», конечно же, на концах их, висках, светлых же коротких ресницах и широких бровях высокого лба, будто бы ещё и «посеребренное же золото», если бы он был ангелом — он бы был им и именно таким; ведь ещё и со светло-голубыми глазами, острыми скулами под бледной кожей, выдающимся, хоть и ровным же при этом носом, полными губами и мощным квадратным подбородком под короткими светлыми усами, что и над верхней же губой, подёрнутыми так же всё «серебром» и такой же короткой щетиной: от скул и до него же самого. В то же время как и на том же всё носу бы его — были неизменные очки в чёрной пластиковой оправе, оставлявшие небольшие вмятины на нём и запускавшие небольшие «радужные лучи» от преломления света. А одет и обут он бы мог быть, как и сейчас же всё, в выглаженную и накрахмаленную белую рубашку под светло-бежевым пиджаком, скрывающим чёрный кожаный ремень таких же брюк: над начищенными до блеска чёрными туфлями на небольшом квадратном каблуке.

— Спасибо. Кхм!.. — Стушевалась девушка и продолжила. — …И я — «сублиматор»!

И вновь — послышались всеобщие аплодисменты!

— Да!.. Смелая девочка… — Оценил мужской и женский шёпот «с задних парт».

— Понтануться решила!.. Крутая, типа… — Фыркнули «с тех же всё парт», но уже другие и «другими» же шёпотками, хоть и всё так же: по-женски и мужски.

— Тишина! — Осадил их тут же мужчина. — Мы разбираем проблемы — по мере их поступления: и как в данном же всё случае — людей. Вас и до — все слушали, слышали и не перебивали: будьте же теперь так же добры и «вы» — послушать и выслушать, услышать, не перебивая. А все вопросы и претензии: спросить и высказать же — после! — После чего будто вновь перевёл не только речь, но и свой взгляд на неё. — Продолжай…

— Я… Я «сублимирую» — свою энергетику!.. — И её карие глаза вмиг загорелись не только внешне и от, пусть всё и какого-никакого, но и такого же света, как и внутренне: от своего любимого дела; и немного же ещё — некого и «предназначения», как думала и считала же она. — Свои чувства. Эмоции и ощущения… Свои мысли и размышления… В произведения и… «Творчество»! Пишу и вышиваю… Фотографирую. Изредка — рисую…

— Что пишешь? — В данном «кругу» прерывать кого бы то ни было — разрешалось только его «создателю»: а именно — «главе»; но и в качестве же всё — уточнения, не более.

— Прозу и поэзию… Рассказы и стихи! Вроде и зарисовок — о жизни и… Из жизни! Своей и… Окружающих меня людей. Да и… не только!.. Как и из природы. О животных…