– Если бы не ты, я бы, наверное, никогда их так не зауважала, – добавляет она.
– Вряд ли я…
– О-о, это так и есть. Может, ты и сам одно время им был, пока в нашей Трое не начался пожар. Ты нашептывал мне греческие и латинские склонения, одновременно пытаясь расшифровать Гомера и Вергилия: «Поведай, о муза, о муже достоинств бессчетных, что странствует долгое время…»
– Про слово «достоинство» я помню. В переводе ты предпочитала его. – Он улыбается в надежде позабавить дочь. – Я больше склонялся к слову «способность», помнишь?.. «…О муже способностей разных».
– Твой перевод мне всегда казался несколько вялым. Даже посредственным. Получалось, вместо того чтобы стать мудрым и опасным, Улисс превращался в обычного проныру, в какого-то сутягу, почти труса.
Отец с грустью подтверждает:
– Да, ты тогда так и говорила.
– Так я думаю и сейчас.
Несколько секунд она раздумывает, предчувствуя жесткий вывод, который вертится на языке.
– В конечном счете, – добавляет она, – никто не может прыгнуть выше головы… Даже если переводит Гомера.
Слова действуют на отца как обвинительное заключение. Он отводит взгляд, рассматривает полки с книгами, отступив на пару шагов. Наконец растерянно смотрит на дочь:
– Ты сказала, ты собираешься что-то сделать.
– Да.
– Ты как-то странно говоришь. Я так и не понял, что привело тебя сегодня сюда.
– Хотела утвердиться в своем восприятии героя.
– Хотела… что?
Он хмурит лоб, пытаясь понять. Ему вдруг кажется, что он понял. Он показывает на свадебную фотографию:
– Твой бедняга муж…
Елена едва удерживается, чтобы не рассмеяться ему в лицо.
– Я не о нем.