Утром прошлись в деревню, присели под деревом у чайханщика. По улочке брело стадо верблюдов – коричневых, белых, черных… За ними буйволы. Под деревом расположилось человек пятнадцать из местных запорожцев. Один из них, подкручивая усы, вслух по слогам читал газету. Видать, давно сидят. Принесли чай – мне черный, Тае – с молоком, она включила камеру, сказала: поговори, я поснимаю.
Это деревушка Тэла, говорю. Или просто Тело. Заброшенное за околицу вселенной. И лежит оно рядом с тигриным заповедником Сариска. По улочке бредут буйволы вослед верблюдам. А тут у нас платоновский дворик. Местные пифагорейцы пьют чай, гутарят о Махабхарате. Вот этот, с буденновскими усами, как раз читает ее вслух в газете. Слышите шумок? Это чайханщик на керогазке шпарит, только что налил мне стаканчик. Я попросил его кали-чай, то есть черный. Ну вот он и сделал мне этот мутный свирепый, как богиня Кали. Одна заварка, спитая, сама б Кали, наверно, этот чифир не осилила. Голова улетает. Но она здесь, собственно, незачем. Потому что… Смотрите-ка, все вдруг притихли, сидят на корточках, слушают русскую речь впервые в жизни. И этот, на заборе, макак, или, как их тут называют, бандер, свесил голову вниз, тоже прислушивается. Или в газету вглядывается, в новости про махатму Моди. Оживились, услышав знакомое слово, буденновец подкручивает ус, повторяя: Моди, Моди. Это Раджастан, понимаете: усы и тюрбан. И караван верблюдов. А прямо тут, за забором, на котором бандер разлегся, полицейский участок. Вот и среди этих хлопцев полицейский сидит, в мобильный смотрит, улыбается. Женщины кувшины на плече несут. Или кувшины плывут, несут женщин. Так и идут века. Потому что тело преходяще, а вот такие пифагорейские посиделки вечны. Может, где-то там, в мокше, в раю индуистском, они ровно в этих же позах будут сидеть. Или уже сидят. А здесь – майя, игра света – того. Обычное дело.
Лучше всех меня слушал макак на заборе, свесив ко мне голову. Прошлись к воротам в заповедник. На сафари мы, конечно, не поедем, а других вариантов, похоже, нет. Договорились с хозяином нашего дома о джипе к храму.
Мальчик и корабль. Или, по другой версии, – мальчик и колесница. Он слышит голос отца, сидящего под тем не-деревом: на мнимом корабле ты плывешь, мой мальчик. На том, что плывет во все стороны одновременно. И песнь поверх воды перебирает нас, как четки. Древняя мантра Яме: пусть бог смерти осветит мой разум.
Нашли едальню. Чечевичный суп и чапати. Скромный завтрак аристократа. Ями, говорю Тае, сестра Ямы, соблазняла его, но он устоял. С потусторонним можно, а с родней нельзя. Мы с тобой потусторонние друг другу, нам можно. Промолчала. Даже не сказала привычное: я знаю.
О йоге вдруг заговорил, с чего бы? Вспомнил из прежней жизни, как одного моего приятеля, индуса, учителя йоги, пригласили в калифорнийский университет преподавать курс. Прилетел в Нью-Йорк и свалился в аэропорту, трясло его, никакая йога не помогла, не смог пройти эти плотные слои тамошней атмосферы. И вернулся обратно, еле в себя пришел на родине. Тая не расположена к разговору. Какая-то отстраненность в ней, ни дуновенья. Может, Тэла так действует?
А вот в Андхра-Прадеш, говорю, лет десять назад, когда нас на свете не было, оказался я в глубинке, где племена жили, и вдруг приехало местное телевиденье, узнав о пришельце. Вопросы у них были уже заготовлены, но на слове Ришикеш, йога – замерли: расскажите, просят, нашей аудитории это было бы крайне интересно, что же это такое? У меня спрашивают. А мы думаем – Индия, йога, тантра… От силы один процент населения. И настоящих среди них не найти. Они ж не в людях, не там, где школы и грамотки выдают. Уходят в горы, в тапас, наедине с собой.
Тая все чаёк прихлебывает, смотрит в сторону – что там на улице происходит. Буйволы бредут, мальчишка колесо катит проволочным крючком, как мы в детстве. Странное равновесие у нас сейчас. Или расстояние? Где-то в себе она, а я болтаю, чапати в суп обмакивая. Какая-то Тэла, Шива ждет в заповеднике, тело сидит небесное, чай пьет… А кто тебе обещал собеседника? Это из неутолимых иллюзий. И выпьет она тебя через соломинку женщины, такой же мнимой, как и ты…
Равновесие, говорю, где оно? Как-то давно в Ришикеше, когда я был еще юн… в некоторых частях своего тела, решил любопытства ради взять несколько уроков йоги. После асаны на равновесие, которую делают с закрытыми глазами, то есть равновесие – сосредоточенно незряче, учитель говорит: а теперь дышим. На «хам» – вдох, на «са» – выдох. Так, кажется, если не перепутал. Хам – это творец вместе со всем мирозданием, а са – это ты, твой выдох. Хам-са, хамса, по-одесски звучит. И как же это так бессовестно получается, спрашиваю, боженьку вдыхаем, а выдыхаем черт знает что? Ему, между прочим, в лицо выдыхаем. Он задумался, в позе равновесия.
Приехали за нами, уже сигналят.
Дорога, вскоре перейдя совсем уж в тропу, вьется по заповеднику вверх на плато. Ни шлагбаумов, ни лесного патруля на ней нет. Кроме считанных местных, да и то раз в неделю, тут никто не ходит и не ездит. Джип едва продвигается, буксуя и заваливаясь в рытвинах. Мы почти уже на плато. Над долиной внизу восходит солнце. Въезжаем сквозь бывшие ворота древнего города. Город Забвения, руины храмов, крепостные стены, фигуры, обломки, разбросанные по земле. Чтобы все это обойти, нужны дни и дни. Тысячелетнее царство, лишь облака, плывущие над плато, видят это. А по сторонам – заповедник, сюда по ночам, наверно, забредают медведи, тигры… Плато, но нет примет высоты, если не подходить к краю, откуда далеко внизу проступает долина. Здесь в незапамятные времена был великий город Паранагар. Руины притягивают куда сильней, чем сохранившиеся с иголочки чудеса. Они живые, дышат, переговариваются, в них остановленные мгновенья, как в лицах помпейской драмы.
Храм без стен и купола, отдельно стоящие колонны, портики, арки. Здесь был алтарь, гарбхагрия, как на санскрите это место зовется, в алтаре шивалингам. Врытый в землю фриз камасутры. Обломки, кладбище времен. По дальней гряде на километры тянется крепостная стена, замыкая округу, но не земную, а вот эту, промежуточную. Как лимб.
Кто сотворил тебя, сынок? Кто на воду спустил корабль? Голос вступает. Чей – неясно. Этот вопрос на разные лады слышен и в других гимнах Ригведы. О том, что, возможно, и Бог не ведает, как все возникло. А на дне мира – дырка, отверстие. Как дудочка, чтобы дуть в обе стороны.
«Мне нужен только высокий корабль и в небе одна звезда», – повторял я в детстве за отцом, читавшим мне одно из моих любимых стихотворений – «Морская лихорадка» Мейсвилда. Ни отца, ни корабля, ни звезды. Что же движется во все стороны с расходящейся за спиной водой? И не только за спиной, а и перед лицом тоже.
В этой же десятой мандале Ригведы есть заговор на возвращение. Так начинается:
Уходит, значит. А потом ее возвращают. И чувство такое, что, может быть, вся твоя жизнь – между этим уходом и возвращением.
Тая присела в густой желтой траве в мареве рябых мотыльков. За ней стоит другой храм, тоже без свода и почти без стен, в алтаре – высокая многометровая фигура Шантинатха, одного из двадцати четырех джайнских святых. Это шестнадцатый. Стоит вне времени, превратившего храм в руины. Когда обходишь храм сбоку, то за полуразрушенной стеной видна лишь верхняя часть фигуры, будто он полусидит в саркофаге или ванне под открытым небом, а вокруг обломки и фрагменты других жизней, времен, рук, голов разбросаны по земле. Длинный фриз с тысячью слоников, ни один не повторяет другого. А в овраге обломок женщины вниз лицом.
Не ново, но жизнь все больше напоминает вот такой город Забвения. С руинами здесь и там, и спросить не у кого, хотя вроде бы все знакомо. Арки, колонны, фрагменты. Женщина вниз лицом. Под небом голубым. На высоком плато, куда ведет заросшая тропа.
Спиной вперед идти, отдаляясь от джайнского храма, потому что нет сил отвести взгляд. Небольшой погост слева у тропы. Кабр, погост, по этим белым, похожим на игрушечные юрты, домикам-могилам можно посчитать, сколько настоятелей сменилось в храме за все эти времена. За погостом – Нилькандх, к которому легче добраться на облаке, чем с земли. Нилькандх Махадев, построенный в эпоху династии Ганги. Храм синегорлого Шивы. Когда он, спасая мир после пахтанья океана дэвами и асурами при добывании амриты бессмертия, проглотил пол-океана яда, и жена его, Парвати, сжала руками его шею, чтобы яд не проник в тело.
Фасады испещрены барельефами. Сцены Махабхараты, Рамаяны, Камасутры. Внутри – три алтаря: Шиве, Вишну и Брахме. А рядом с храмом за железной сеткой стоят, сидят, лежат фигуры богов и людей, собранные, видимо, в ближайшей округе. Как те, у чайханы, вдаль глядят, читают обрывок газеты, движимый по земле ветерком.
ebooksa