21. После перемирия и перед нашествием
Московский государь старался после знаменательного договора в Андрусово не упускать ничего происходящего на обеих сторонах Днепра. Особенно внимательно она наблюдала за деятельным и влиятельным правобережным гетманом Петром Дорошенко, от которого зависело спокойствие в «царской» Восточной Украине. По мысли советника Тишайшего Ордина-Нащокина следовало, что самое лучшее для Москвы было бы привлечь гетмана Правобержья Дорошенко на царскую сторону и оторвать его от татар, которые в свое время помогли ему освободиться от власти польского короля. В перспективе это могло объединить обе стороны Днепра под одной гетманской булавой, послушной Москве.
Но хитроумная линия Ордина-Нащокина успеха Тишайшему не принесла. Честолюбивый, но осторожный гетман Дорошенко вовсе не собирался послушно следовать советам «посольских дел оберегателя», как теперь пышно титуловался пожилой Афанасий Ордин-Нащокин. Гетман вел свою политическую игру, причем очень умело и ловко, используя и патриотические настроения рядовых казаков, и трения между могущественными соседями, короля Польши и царя России, интересы которых сошлись в Малороссии. Потому заигрывать Тишайшему с Дорошенко было равносильно тому, как пытаться горючим материалом гасить огонь. Потому что Москва царя Тишайшего была заинтересована в стабилизации положения на подвластном Левобережье, а Дорошенко, напротив, мог извлекать для себя выгоды, только раскачивая лодку Украины, не объединяя правый и левый берег страны со своими интересами. Так, от Москвы Дорошенко требовал полного гетманства над всей Украиной с принципиальной отставкой «ставленника Москвы» Брюховецкого. При этом он делал все, чтобы Брюховецкому стало известно о грозившей ему опасности от Тишайшего царя, наградившего его боярской думной шапкой: так он ссорил его с Москвой и заставлял соперника усомниться в прочности и вечности царской приязни.
Одновременно хитрый гетман Дорошенко интриговал против царя Алексея Михайловича Романова в Варшаве, под королевскую власть которой гетман вернулся в 1667 году. Посланники Дорошенко к королю и магнатам внушали полякам, что стоит гетману бросить клич, как обе стороны Днепра пойдут за ним, а значит, и за королем. Понятно, что питая такие надежды, он подталкивал короля Яна Казимира к нарушению только что заключенного перемирия в Андрусово.
Наконец, ведя переговоры одновременно с Варшавой и Москвой, гетман-интриган Дорошенко рассылал универсалы в земли Левобережной Украины, пугая доверчивых казаков якобы существующими в Андрусовском договоре тайными статьями о полном искоренении царем и королем Запорожского Войска. Он подбивал запорожских казаков отложиться от обоих государей и искать нового, хотя бы в подчинении хану и султану Турции, «султановому величеству».
Дорошенко не упускал ни одной возможности для достижения своих коварных и амбициозных замыслов – стать гетманом всей Украины. В 1668 году стало известно о намерении Алексея Михайловича отправиться в Киев помолиться местным святыням. Ордин-Нащокин, как глава Малороссийского приказа и ближний боярин, должен был явиться с ратными людьми в город для оберегания государевой особы. «Оберегателя Афанасия», памятуя о его полонофильстве, на Левобережной Украине не любили и считали повинным в вынужденном разделе страны. Дорошенко и тут поспешил внести свою коварную лепту в разжигание «церковных страстей». Через него были пущены опасные слухи, будто боярин Афанасий идет отдавать Киев полякам и упразднять Запорожское Войско. Напрасно киевский воевода успокаивал горячие головы, уверяя, что это дело «несбыточное» для боярина, не нужно это царю Тишайшему. Толки множились, казаки волновались, сельское и городское население не знало, к кому пристать и чему верить. Тут стали вспоминать о царских воеводах в малороссийских городах, о московских сборщиках и писцах, которые действовали не в интересах царства-государства, а в своих личных корыстных интересах: помимо дела государева занимались делом своим, вымогали, притесняли, наживались за счет слабых и сирых.
Недовольство и обиды православных низов полились широкой слезной народной рекой. Но, кажется, более всех был озадачен гетман Левобережья Брюховецкий. Ему всерьез приходилось опасаться за свою булаву, выслушивая упреки товарищей-казаков и угрюмых посланцев от Дорошенко, мол, он «продает москалям» прежние дедовские казацкие вольности. Дорошенко призывал Брюховецкогоо подняться против царя Тишайшего, обещая, что с началом общего всеукраинского восстания он сам ради единства казаков и православного народа Украины отдаст ему свою гетманскую булаву.
Сильно навредил левобережному гетману Брюховецкому кровавый инцидент, случившийся в апреле 1667 года в Запорожье. Возбужденные сторонники все того же неугомонного гетмана Правобережья Петра Дорошенко злодейски расправились с царским посланником к крымскому хану, стольником Лодыженским. Тень злодейского убийства, похожего на казнь стольника, была брошена на гетмана Брюховецкого, и с тех пор старый боярин-дипломат Афанасий Ордин-Нащокин стал смотреть на него с великим подозрением в казни-убийстве. Доброжелатели сообщили гетману Брюховецкому о тайных, за его спиной сношениях Тишайшего с Дорошенко – уж не для того ли, чтобы сменить его, Брюховецкого на Дорошенко… Положение до предела осложнилось в Левобережной Украине. Гетман Левобережья уподобился робкому не самодостаточному путнику по жизни, нежданно угодившему в зловонное болото: куда не ступишь, везде топко, везде пропадешь в мерзости интриг и предательств. Ведь в убийстве-казни стольника царского не разобрались – кто и зачем убил? – одно ясно, что казнь-убийство дурно пахнет, и все подозрения ложатся на гетманов… Только какого – Левобережья или Правобережья.
Надо было выбираться из болота и вони гетману Левобережья на твердую землю. Путь избран был уже проторенный и опробованный прежним изменником Москве Выговским – измена Тишайшему. В январе 1668 года Брюховецкий призвал к себе казацких полковников. Собравшиеся смотрели друг на друга с большим подозрением. Потому начали с клятвы казацкой, после чего решено было «выводить москалей». То есть бить в городах воевод с царскими людьми, гнать откупщиков-мещан и объединяться с Правобережьем гетмана Дорошенко. Вскоре об объединении всех украинских гетманов толковали на всех углах и в Чигирине, куда прибыли посланцы Брюховецкого. Утвердив соединение обеих сторон, договорились об уплате казацкой дани крымским татарам. Те должны были в случае осложнения военной ситуации защищать казаков от царя Тишайшего и его воевод, и ходить вместе с ними, татарами набегами на московские окраины. На знаковом объединительном совещании присутствовал и монах Гедеон – перешедший в иночество сын «батьки Хмеля», опустившийся предатель Юрий Хмельницкий, который грозился откопать все отцовские клады, а также клады брата Тимоша и мачехи Гелены-Мотроны, и отдать их все крымским татарам – лишь бы не быть во власти царя Тишайшего и короля Яна Казимира. Таким образом, заговор созрел совершенно. Оставалось лишь запалить огонь восстания против Москвы и ее Тишайшего царя.
В Москве, Тишайший царь, отчасти предупрежденный его любимцем послом-боярином Афанасием, почуявши недоброе, попыталась образумить Брюховецкого. Гетману из Москвы по поручению царя писали с большим упреком про казацкое и его, гетмана, непостоянство: бунтовщики, мол, кричат о намерении царя отдать Киев полякам, а сами хотят податься с Киевом и всей Украиной к татарам. Многое из того, в чем корили московские бояре и дьяки посольские Брюховецкого, било не в бровь, а в глаз. Но время наставлений прошло. Когда из Москвы увозили царскую грамотку в Гадяч, там уже обильно лилась русская кровь.
Выступление изменника-гетмана Брюховецкого и его сторонников оказалось неожиданностью для царских воевод. Еще вчера пировали за одним столом, а сегодня, не объяснившись, мятежная старшина вламывалась в их дом с саблей. Многие московские воеводы оказались застигнуты врасплох восставшими и убиты. В Гадяче, Сосницах, Прилуках, Батурине, Глухове, Новгороде-Северском и Стародубе гарнизоны были частично истреблены, порублены саблями, частично пленены для передачи татарам – на продажу на невольничьих рынках. Но в Чернигове, Переяславле, Нежине и Остре московские воеводы кое-как отбились. Сохранен был под властью Тишайшего царя и стольный град Киев.
А после интриги темных сил выяснилось, что восстание не имело плана действий и даже общих интересов. Вот тогда-то и прояснилось, что казацкое выступление не имело глубоких корней и организационных начал. Началось с того, что Брюховецкий окончательно и бесповоротно рассорился с Дорошенко, который, заручившись поддержкой части левобережных полковников, потребовал от своего соперника с Левобережья гетманскую булаву «батьки Хмеля». Возмущенный вероломством Дорошенко, Брюховецкий все символы гетманской власти не выдал сопернику, все отношения с Дорошенко прервал и погнал своих людей в Бахчисарай и Константинополь хлопотать о своем подданстве хану и султану.
Но было поздно. Правобережный гетман переиграл своего незадачливого конкурента. Когда торжествующий гетман Правобережья Дорошенко появился на левом берегу Днепра, от злосчастного неудачника Брюховецкого отступились все его сторонники. Союз старшины Левобережья с Дорошенко был скреплен разграблением гетманского скарба, а затем и показательным, в назидание потомкам-казакам убийством Брюховецкого. Случилось это 1 июня 1668 года.
Провозгласив себя гетманом обеих сторон Днепра, Дорошенко выступил против князя Ромодановского. Но до сражения дело не дошло – стороны ограничились мелкими стычками. Ромодановский двинулся к Чернигову, где ему было дано знать, что атаман Демьян Многогрешный со старшиной хотят отстать от бунта и вернуться под «высокодержавную царскую руку Тишайшего».
Боярин-посол Афанасий и другие посольские дьяки его приказа рассказали своему государю смешную историю спасения князя Ромодановского. А именно, в канву трагических событий казацкого восстания 1668 года нередко вплетают смешную историю, отчасти романтическую, отчасти изменническую, в низком ее смысле. В самый разгар восстания, когда гетман «двух берегов» Дорошенко двинулся к Путивлю против князя Ромодановского, он получил пошлое, глупейшее известие о любовной измене собственной жены с каким-то казаком. Бросив свое войско, гетман-рогоносец устремился в Чигирин разбираться в семейных неурядицах с неверной женой.
Едва ли есть смысл гадать, как бы повернулось дело, останься Дорошенко при полках. Зато с определенностью можно говорить, что не один случай в лице супружеской измены и ревнивого супруга вмешался в ход событий. Тишайший хохотал в Москве над обоими изменниками православию и ему, православному государю – Дорошенко и Брюховецким:
– Одна измена к другой цепляется… Измена, как змея, шипит рядом и жалит в самый неподходящий случай… Изменишь государю, как Брюховицкий, и жизни лишишься… Победишь изменника, как изменник православию Дорошенко, получишь сам измену от супруги… Лучше не изменять и жить в ладу с собственной совестью…
22. Дела семейные царя после худых дел в Малороссии
Царь грустно размышлял о череде неувязок и худых дел в Малороссии после церковного Собора 1666-го, сместившего Никона, после русского-польского договора в Андрусово 1667-го, после отречения короля Яна Казимра от престола на Сейме… Все эти события так или иначе отражались на его правление в новой православной России молитвенного трехперстия.
Тишайший осознавал, что в разных вариантах украинской Руины – далеко не все население Малороссии горело желанием поддержать Дорошенко, сомневаясь в тех выгодах, которые он сулил. За долгие годы смуты население сел и городов разуверилось в своих гетманах и в их обещаниях: пришли усталость и стремление к стабильности, хотелось уже не польского или турецкого журавля в небе, а московскую синицу в руках. Православная Москва избавляла от религиозного утеснения, сохраняла местную автономию, наконец, защищала, обладая неизмеримо большим потенциалом, чем Запорожское Войско с мнимыми благами от крымского хана и турецкого султана. Да и не вызывало у старшины восторга обещанное покровительство султана: в этом интуитивно чувствовали зло, горше которого трудно сыскать. Наконец, Украина – это не одно только казачество. Царских воевод и писцов Тишайшего можно было не любить, но своя старшина в самоуправстве и корыстолюбии нередко оказывалась еще хуже.