– В нашем деле ведь как, – продолжал сторож, – есть строительство в стране, мы сутками, даже в ночь бывало, работали. Даже когда война началась, и то спрос был большой. А сейчас, видать, не до нас. Да и оборудование еще с царских времен. Дизеля только новые. Оно же еще прошлой осенью началось, когда часть площадей пришлось переносить из-за этой ливневки. Мы думали, что и нам заказы будут, а они штреки облицовывали плитами бетонными. У нас, конечно, бревна и балки брали на опоры, временные…
– Какие штреки? – дошло до Буторина. – Что тут у вас копали?
– Я ж говорю, как в 40-м начали, так год и копали. Ливневые штреки под склонами у моста. Это чтобы склон не размывало талыми и дождевыми водами, сделали водозаборники и отводили воду по трубам вниз. А там, по этим штрекам, вода и стекает в Волгу.
– И большие штреки?
– Ну, человек пройдет, – пожал плечами сторож, – а в склон они уходят, где на двадцать, а где и на сто метров. Говорили, так оползней не будет, мост защищают.
Буторин стал расспрашивать, где находятся выходы этих самых подземных водотоков, но тут зазвонил телефон. Он бросился поднимать трубку, но сторож его остановил и проворчал укоризненно:
– Ты, мил человек, можешь быть из милиции – откуда хочешь. Но тут я самый большой начальник, тут мое место. И порядок должен быть. Трубку должен я взять и ответить. Потому как это мое рабочее место.
Виктор, сдерживая улыбку, развел руками, мол, ты тут начальник, бери сам.
– Кого, говорите? – переспросил сторож. – Буторина? Конечно, сейчас, товарищ старший лейтенант.
Он протянул телефонную трубку Виктору, довольный, что оказался нужным в таком важном деле.
– Это Буторин. Слушаю, Глеб Захарович!
– Ну, вот у меня на столе сводка синоптиков, Виктор Алексеевич. Да еще с комментариями, специально для меня сделали. Иными словами, в пойме Волги во время тех часов, которые ты указал, имел место утренний бриз. И не просто, а со смещением, обусловленным воздействием местных особенностей подстилающей поверхности и вихревых потоков, возникающих из-за перепада температур в утренние и предутренние часы. Таким образом, был там ветерок порывами до 14–16 метров в секунду в приземном слое. И дул он в направлении с северо-северо-запада на юго-юго-восток. Так что смотри сам там на местности, какое было смещение. Вопрос в другом: а сигнальщик-то сам учитывал смещение из-за ветра или он его игнорировал?
– Постараюсь понять, – ответил Буторин. – А что у нас с немецкими самолетами, что утром вышли к мосту? По прямой шли, свободно или были у них задержки?
– Думаю, были. Я запросил сведения у ПВО. Они сказали, что посты засекли немецкие самолеты при переходе линии фронта, но там была низкая облачность. Есть предположение, что их отклонил грозовой фронт. Выше они подняться не могли, а снизу рисковали раньше времени нарваться на наши зенитки. Обходили они грозовой фронт, уверен.
– Ладно, спасибо за сводку. Разберусь и сообщу, что у нас тут получилось.
«На мост, на мост этот поганец наводил самолеты», – твердил сам себе Буторин, почти бегом двигаясь впереди цепи бойцов. Ноги скользили в мелком крошеве щебня, рыхлой земли и отваливающейся глины. Спускаться было тяжело, но Виктор упорно пытался держаться направления, которое выбрал для себя от точки, где стоял сигнальщик и откуда он выпустил ракеты. Этот человек курил простые папиросы, значит, он не инженер, не специалист, а простой исполнитель, не имеющий образования и специальных навыков. Значит, стреляя в сторону моста, он не учел направление и силу ветра. Отклонение сигнальной ракеты, особенно в момент падения, могло быть до 10–20 градусов, что с учетом высоты ее полета дает нам отклонение метров в пятьдесят.
Пока цепь бойцов вместе с Васьковым прочесывала берег, Буторин поспешил в то место, куда, по его мнению, упали ракеты. Они были там. Две сгоревшие ракеты: бесформенные кучки оплавившегося связующего состава – отвердителя и характерный запах сгоревшего магния. Здесь родимые! Буторин стал осматриваться, во что бы собрать остатки вещества. «В мост он целился, стервец, в мост». Подобрав старую консервную банку, Виктор переложил в нее свою находку и только теперь вспомнил о рассказах сторожа. Он повернулся и посмотрел на нижнюю часть склона крутого берега Волги. Значит, там выходят штреки водоотводов… Надо будет посмотреть, что это такое.
Храпов надел старый пиджак, поношенные брюки заправил в стоптанные яловые сапоги. Все это он купил на базаре заранее. Надвинув кепку на глаза, он направился к пивной на рынке, которую местные жители называли «Пешка». Пивная была обычная: десяток высоких столов, за которыми пили и закусывали стоя. Здесь висел несмолкаемый гул голосов и плотное облако папиросного дыма под потолком. То и дело кто-то отрывался от своего стола и шел к прилавку за добавкой. Возвращался к столу сразу с несколькими толстостенными стеклянными кружками пива. На расстеленных на столах газетах лежала сушеная вобла, бутерброды или свежие овощи – помидоры, огурцы, лук с черным хлебом. В пиво незаметно доливали водочку, чтобы забирало посильнее.
В шесть часов вечера в пивной у Храпова была назначена встреча с человеком из второй группы. Бывший штабс-капитан ждал, что к нему придет сам командир, возможно, он пригласит Храпова на конспиративную квартиру, где лично познакомит с планами, объяснит задание. Это было бы правильно.
Взяв две кружки пива, Храпов стоял за столиком рядом с двумя уже сильно опьяневшими рыбаками, у которых на одежде были видны засохшие рыбные чешуйки. Да и запах от них исходил специфический – мазута и речной тины. Они спорили о чем-то, растопыривая пальцы, и никого вокруг не замечали. Храпова это устраивало. Он положил на столик журнал «Работница» за июнь 1942 года с изображением трех самолетов на обложке и стал потягивать пиво, поглядывая на посетителей и пытаясь угадать, кто же из них связной.