«Дядя Якуня, спишь ты?..»
«У меня в стаде три бычка, который же отцом тебе приходится?»
И вдруг телок перестает плакать и начинает смеяться.
«Да не бычок мой тятька. Смешной же ты, дядя Якуня».
Просыпается пастух и видит, что лежит он на сеновале, в дырявую крышу глядят звезды, под рукой у него Степка, который и плачет, и смеется, и просит пить.
— Ну и оказия, — ворчит Якуня. — Парня за телка принял, вот наваждение… Пить, что ли, хочешь?
— Хо-очуу. А идти — тятьки боюсь.
Якуня приносит воды и говорит:
— Плакать не надо, спать надо. Завод-то ау, упокоился голубчик, и придется тебе, когда умрет твой Якуня, пастухом ходить.
— Тятька не пустит.
— Пустит. Он и сам теперь не прочь в пастухи, да жив Якуня и не отдаст ему своего рукомесла. А тебе отдам.
Чует Степа радость в Якунином голосе. Будь в сарае посветлей, можно бы разглядеть на его лице улыбку, веселую и довольную, что завод умер, и вернется народ, не охотой, так неволей, беспременно вернется к земле.
— Без завода-то как же? — со вздохом проговорил Степа.
— Скоро увидишь как. А теперь спи. Ишь небо озаряется, коровки мои проснутся и зашумят: выходи-ка, дядя Якуня, да гони нас во леса, во луга на водопой…
Заснул пастух с мыслью о коровах, о горных пастбищах, где холодные, чистые водопои.
Петр Милехин долго ворочался, тяжко думал, как, чем будет кормить свою семью. Эти же думы гнали сон и от жены.
— Отец, спишь? — молвила она тихо.
— Ну? — откликнулся муж со своей постели.
— Завод-то надолго закрыли?
— Не закрыли, а законсервировали. Так сказывают.