— Не пойду! — отрезал Степа.
— Ишь как. А нужда застигнет? Она, милый мой, научит песенки петь. Спи, голубчик, спи, — кивнул Якуня на завод.
В Дуванском все хмурились, ходили злыми, а Якуня, напротив, был весел больше прежнего.
Однажды Петр Милехин поймал его за рукав и сказал:
— Играй на своей дудке поменьше!
— Надоела? Столь лет никому не мешала и вдруг…
— У народа в сердце рана, свежая рана. Не растравляй ее!
— Я коров собираю, до народу мое дело не касаемо.
— Разобью твою проклятую дудку, расшибу!..
Якуня выдернул руку и боязливо спрятался на сеновал.
В сердце Петра часто вспыхивала острая злоба к пастуху.
— И когда он, дьявол, умолкнет, когда перестанет подмигивать!
А пастух, проходя мимо завода, так выразительно подмигивал, точно говорил: «Спи, спи, голубчик… баюшки-бай».
Встречаясь с людьми, он всякий раз сообщал новости:
«На пруду лебеди появились, вот что значит тишина-то. Любит ее птица. Божественные у нас места будут, райские, в проклятых местах лебедь не селится».
«Дорожка-то железная травкой подернулась, на насыпи березки махонькие-махонькие взошли… Сам видел, годков двадцать пройдет, лес зашумит».
— И чему ты радуешься? — дивились люди.
— Благодать к нам идет, лесная благодать, тому и радуюсь.
— Разоренье, а не благодать, нужда идет, пойми — нужда.
Не понимал этого Якуня и радовался, что на Дуванский завод наступает со всех сторон лес и тишина. Однажды, проходя со стадом, он заглянул в заводской двор, и его смешное безбородое лицо озарилось ликованием.