Быстро расползался снег, уменьшались его белые поля, а на тех местах, где он лежал вчера, сегодня проростали острые шильца молодой травы, появлялись цветочки. Стаями прилетали скворцы, грачи, чинили прошлогодние гнезда, радостно каркали и насвистывали.
Затуманенными глазами глядел Степа на это буйство жизни, и у него затеплилась надежда, что встанет и завод, заработает, разбуженный трубным голосом весны.
Дни продолжали бежать, на пруд прилетели караваны лебедей, гусей и уток. Заиграл Якуня на рожке, и вышло, гремя кутасами, стадо, а завод остался пуст и нем. Никто даже не пришел в его осиротевшие цехи и ни разу не ударил молотом.
Завяли Степины надежды, а на заводском дворе разрасталась трава, появились первые листики маленьких березок и осин. Во многих местах кирпичные стены треснули, а железные крыши покрылись ржавчиной.
— Что ты, Степка, невесел? — спросила мать. — Скоро за работу браться, ветер-то сухой веет…
— По-Якуниному жизнь идет. Завод годов через пять рассыплется по кирпичику, и будут здесь поля да огороды.
— И нам надо поле заводить, одним огородом не проживешь.
— Придется.
Теплые весенние ветры просушили землю, в Дуванском вышли на огороды и на поля. Настоящих полей ни у кого не было, лежали поблизости выруба да пали[13], их-то и приходилось подымать под пахоту. Сначала выкорчевывать пни, убирать хворост, камни, потом пахать и сеять.
Петр Милехин писал нерадостные письма и собирался прийти домой. Тогда Степа выбросил думы о заводе и решительно взялся за пилу и топор. С рассветом его будила мать, поила чаем, и они вместе отправлялись на свою деляну. Степа нес топоры и пилу, мать — узел хлеба и картошки на день. Деляна была среди гор, близ Ирени. Река каждый год заливала ее, удобряла илом, и по долине росла густая сочная трава. Лес перевели на уголь и сожгли в домне, остались на деляне пни да валежник. Степа сбрасывал армячишко, шапку, топором перестукивал пни и отмечал, который нужно корчевать, а который корчевать не по силам.
— Оставим до будущего году, пусть погниет. — И парень делал на крепком пне отметину.
— Ну, мам… — Степа поднимал топор, широко замахивался, и трудовой день начинался. Летали, сверкая, топоры, щепки прыгали, как снежные хлопья, пила визжала, и пни один за другим вылезали со своих насиженных мест.
Приходил Якуня, говорил тихим голоском:
— Бог на помочь! — и улыбался безбородым лицом. — А не поработать ли мне?
— Поработай, дядя Якуня.
— Дай-ка топоришко!
— Возьми у мамки.
— Ты, Марья, иди на Ирень и согрей там чай, а я за тебя здесь полепартую топориком.
Мать уходила, разводила костер над резвой Иренью и в пламень ставила котелок. Легче было работать Степе с Якуней, чем с матерью. Знал старик, как подрубить пень, как подладить под него рычаг, и силенка у него была дюжая.
Пни вылетали легко и быстро.