— Дядя Якуня, а мы ведь деляну-то скоро очистим.
— И не одну очистим. Вот он, Степушка, настоящий-то, праведный труд в поте лица.
Степа не спорил, он и заводской труд считал праведным, а думал: «Пусть тешится Якуня. Начни спорить, он рассердится и бросит топор, а помощник куда хороший».
Степа даже поддакивал:
— Верно, дядя Якуня.
— И проживешь ты при этом труде сто лет, а на заводе до половины не дотянешь.
— Радости, дядя Якуня, мало.
— Здесь-то, в лесу, в горах? — удивлялся старик. — А полоса колосом зашумит — не радость? А хлеб свежий от своих трудов — не радость? А солнышко, ветерок, вода ключевая, и сам себе хозяин, голова — неужели не радость?!
— Поговорить не с кем.
— Со мной, с мамкой говори, потом жена будет. Да и говорить не надо, молчать тоже хорошо. Отец-то скитается где-то, холодает, голодает, может, а из-за чего? Упрямство: рабочий, на заводе хочу, не желаю в земле рыться. Не будь ты, парень, в отца!
— Поневоле не будешь.
— А ты не поневоле, полюби эту жисть!
Над костром закипал чай, мать кричала работникам:
— Идите!
На молодой пахучей траве расстилался плат, на него ставились чашки и вываливался горячий картофель. Появлялись соль, хлеб, лук.
Закусывал Якуня, сиял лицом: любил он такую еду под небом у реки.
И Степа невольно улыбался. Подкрепившись, он ложился отдыхать. Земная прохлада успокаивала усталую спину, Ирень журчала что-то невнятное, и в далеких небесах была успокоенность.
В эти минуты Степе грезилось, что он не подросток, а полный мужик. Обходит свои деляны, одна волнуется и шумит рожью, другая — курчавым овсом, на третьей цветет голубой лен. И подлинная радость приходила в Степино сердце, он уж не жалел, что завод молчит и на других заводах ему не пришлось поработать.
Грезилось парню, что отец работает у жаркой домны, жалуется на грудь, на ревматизм в ногах, и худ отец, и пожелтел весь. А вот Якуне сто лет, а он все жив, весел, и спина у него не болит. И мать Степина помолодела.
— От земли все, от нее, от матушки, — говорит Якуня.
ebooksa