За ними выходит Настя. Стоят они у раскрытой двери, горный ветер опахивает их лица, врывается в грудь. Горы залиты лунным светом, в котором спуталось синее, желтое и голубое. Обнаженные вершины, кварцитовые осыпи, грани камней и выступы светятся мерцающим светом. Думается Насте, что из недр земли поднялись все самоцветные камни, им надоела вечная тюрьма, рассыпались по горам, радуются воле и миру. Пролежат они ночь, когда мир спит, а днем вновь спустятся в свою темницу.
Порывисто и жадно дышит Степа. После тяжелого сна, где теснота и мрак, ему несказанно дорог простор и свет.
Кирилл продрог и ушел в вагон, на площадке остались Степа и Настя вдвоем. Они простояли там всю дорогу и радостными криками встретили родную станцию, откуда были видны знакомые с младенчества вершины и ухо улавливало плеск недалекой шалуньи Ирени.
Путь от станции до Озерков был путем радости и веселья. Кирилл шел последним, улыбался и открыл ветру свои седые волосы. Степа и Настя бежали впереди по каменистой тропинке, кричали, ухали и пели. Лес и горы охотно отвечали эхом на их крики. Спугнутые птицы с шумом взлетали к небу. Ребята выкупались два раза в Ирени. Настя распустила волосы и на голову надела венок из одуванчиков. Среди них замешались несколько анютиных глазок, и они с какой-то печальной завистью глядели на веселье девушки, точно сиротки.
Тропинка часто шла по самому берегу Ирени, по той его грани, которая заливается в сильную полую воду. Гладкие, обточенные камни усыпали тропинку. Одни были молочно-белы, точно всю жизнь свою глядели на белые пушистые облака и пропитались их белизной; другие были пропитаны желтизной солнца, третьи — переменчивым светом луны.
Будучи маленьким, Степа считал эти камни драгоценными и носил их с реки домой, и теперь они показались ему драгоценными, как украшение рек, горных тропинок, как улыбки серой будничной земли.
В Озерках Настя приготовила чай, и все вместе пили его. Потом она сводила Степу в огород и показала неиссякаемый кипун. Под вечер, когда земля, лес и Ирень подернулись легкой синью, парень отправился домой.
Настя крикнула ему вслед:
— Приходи, не забывай!
— Приду, не забуду, — ответил он.
Быстро шел Степа, сердце хотело быть дома. Вечерняя синь, рождаясь неведомо где, заполняла долины, плыла над рекой, подергивала небо и все густела. Солнце упало за горы, заря догорала ярко-красным пятном, а синь заполняла весь мир, всю чашу его от земли до небес. Степой владело состояние тревожной радости. Впереди — дом, мать, родные улицы, пруд, родная трава, по которой многие годы бегал босиком. И страх, как холодок с реки в теплую летнюю ночь, заставлял вздрагивать.
«Уживусь ли? Куда потянет? Буду ли спокоен?» Все эти мысли не отчетливо, но постоянно мелькали в голове парня. Пролетит, как искра, погаснет, а через мгновение опять.
В избе теплился огонек. Степа схватился за железную скобку двери, дернул и очутился перед столом. Мать как-то устало сидела и ела картошку.
— Здравствуй, мамка!
— Степушка! — вскрикнула она, обняла сына и зашептала: — Да как это, откуда? С отцом? Один?
— Один.
— Бросай мешок, устал ведь, садись поужинай!
Сын бросил мешок, скинул сапоги и сел рядом с матерью. Он ел, а она заглядывала в его исхудавшее лицо, в глаза, в которых мешалась радость с испугом.
— Какой ты… вырос, а похудел как… Лицо темное, думное какое-то. Отец-то жив?
— Жив и здоров.