– В каком смысле?
– Просто я понял, что дошел до конца. Это произошло в кабаке на бульваре Сансет, в центре города, в разгар вечера. Я заметил свое отражение в зеркале, взглянул на себя – не так, как мы обычно смотрим в зеркало, а хорошенько присмотрелся. Народу было полно, но я как будто очутился на необитаемом острове, такое у меня возникло чувство. Я знал, что это наверняка конец; я увидел, что уже ни на что не годен, совсем ни на что.
– Время от времени такие мысли приходят в голову всем. Мне тоже.
– Нет, тебе не приходят. Всерьез – точно нет. Почти никто о таком всерьез никогда не думает. Почти все на что-то да годятся. Когда-то годился и я. Сейчас – нет, потому мне и пришел конец. Вот так, все просто.
– И ты решил наглотаться таблеток?
– А есть еще предложения?
– Нет. Но есть кое-что, чего я не понимаю. Зачем ты пришел ко мне? Раз уж ты понял, что ни на что не годен и что правда решил покончить с собой, то почему просто не вышел из бара и сразу не наложил на себя руки?
– Разве не очевидно? Я напуган.
– Боишься убивать себя?
– Нет, черт возьми! Я боюсь того, что будет потом.
– Нет, Пол, ты же говорил, что не веришь…
– Я не верю в чушь, которую втюхивают нам христиане. Я не верю, что потом будет хоть что-то. Но одного неверия мало. Особенно когда ты на пороге. Нужна полная уверенность. И пока я не буду полностью уверен, я боюсь убивать себя. Ты прежде не принимал никаких наркотиков, да, Кристофер? Вот если бы принимал, то понял бы, наверное, о чем я. А может, и нет. Некоторые люди, похоже, способны дурачить себя вечно. Я вот не могу. Раза два или три я под кайфом погружался в глубины самого себя и знаю наверняка: если каким-то диким чудом и правда есть какое-то там «после», и я наглотаюсь таблеток в теперешнем своем состоянии, то окажусь в таком дерьме, которое будет в миллион раз страшнее всего того, что могло бы произойти со мной здесь. Там мне от себя уже никуда не деться.
– Ну так и не рискуй. Живи.
– Ты ни слова не понял из того, что я тебе тут наговорил, да? Для тебя это все пустой треп. Ты слушал-то меня только потому, что я нарушил твой драгоценный сон. Потерпи, еще парочка минут – и вернешься в постельку, ведь я почти закончил. Плевать, даже если это звучит для тебя банально или скучно, ты меня выслушаешь. Вдруг как-нибудь потом да поймешь… Кое на что я все же годился: для секса. О, еще как! По мне сохли разные люди, и это меня распаляло, даже если я сам находил их совершенно непривлекательными, а обычно такими я их и находил. Я получал несказанную радость, доставляя им удовольствие, что у меня практически всегда получалось, и я этим гордился. Но потом мало-помалу все скатилось в какое-то исступление. Возникло чувство, что, даже истощенный, я должен трахаться дальше, и дальше, и дальше. А потом я возненавидел секс. Принялся заниматься им так, будто хотел вытравить его из себя начисто. Несколько раз буквально зверел, аж вены лопались, и я истекал кровью. Последние три месяца я как мужчина бессилен. Полный импотент. У меня не встает… Удивительно, как долго можно скрывать нечто подобное. Я блефовал: говорил похабности, врал о том, кого перетрахал, а раза три или четыре, когда меня совсем уже припирали к стенке, затащив в постель, я делал вид, что слишком пьян и ни на что не способен. Меня раскусила Рути. Отчасти из-за этого мы и поссорились. Рути выдала меня Ронни, а тот уж не сдержался и давай надо мной издеваться. Да если бы он и промолчал, я бы все равно возненавидел его только за то, что он знает. Терпеть не могу, когда про меня что-то знают. А тех, кто знает, я ненавижу.
– Ты поэтому все мне рассказываешь? Чтобы потом меня возненавидеть?
– Нет, черт возьми… На тебя мне вообще наплевать. Вряд ли тебя кто-то когда-то вообще ненавидел. Да и ты, при всем желании, не смог бы возненавидеть кого-то. У тебя на уме только слова да книги. Ты образцовый культурный бриташка. От твоего брата меня в дрожь бросает.
– Так и я симпатий к тебе не питаю, знаешь ли. С самой первой встречи ты из кожи вон лезешь, пытаясь произвести впечатление. С каждой новой попыткой уловки твои становятся все глупее. Ты будто ждешь, что мы разинем рты, увидев, какой ты дьявольски порочный Дориан Грей. А на деле ты просто очень вульгарный и мелкий стареющий юноша из не самого приятного штата Америки, с претензиями на утонченность и бравирующий тем, что его вышвырнули из парочки европейских отелей. Утонченность! Господи боже! Да для тебя, поди, чай с герцогиней Виндзор – седьмое небо! Как по мне, ты отдаленно не представляешь, каков я на самом деле, что чувствую и о чем думаю. И никогда ничего не узнаешь – ни обо мне, ни о ком-то другом, – потому что слишком сильно увлечен самим собой и своими кривыми ужимками. А если ты вдруг и решишься на самоубийство – в чем лично я сильно сомневаюсь, ведь у тебя нет хребта, – то только из чистого тщеславия. Лично я готов поспорить, что ты блефуешь…
Уже на середине отповеди я поразился сам себе. Это говорил совсем не я – и тон, и слова были слегка неестественны; и все же я не замолчал, пока не высказал все. Неужели истерия Пола оказалась заразна и передалась мне? Или он просто вынуждал меня говорить с ним таким образом? Не затем ли он на самом деле пришел ко мне – вынудить отвергнуть его?
Сам он тем временем, не глядя мне в глаза, развернулся и пошел к двери. Я даже не пошевелился, чтобы его остановить. Дверь тихонько затворилась, а я еще некоторое время стоял, прислушиваясь к звукам раннего утра.
Нет, нельзя так поступать. Если блефует Пол, то и я тоже. Я не мог позволить ему вот так уйти, с таблетками снотворного в кармане. Побежал следом, повозился у двери, открывая замок, и вылетел в коридор. Пол к тому времени почти спустился с лестницы. Наверняка он слышал, как я бегу за ним, но даже не обернулся. Нагнал я его только у первого этажа. Схватил за руку – грубо и садистски, что опять-таки было несвойственно мне, – развернул и чуть не волоком потащил назад. Сопротивляться Пол не пытался. Он по-прежнему не смотрел мне в глаза, однако, проходя мимо зеркала, я заметил на его лице улыбку. В ней читалась такая болезненная мазохистская вредность, что на мгновение я исполнился дикого отвращения и сказал себе: «Проклятый болван, почему ты не дал ему покончить с собой?!»